Особенно,... 
83 
Плетнев обошел вокруг дома, снова поднялся на крыльцо. Только теперь его окончательно свыкнувшиеся с темнотой глаза различили замок на двери.
Он вышел через нижнюю калитку к реке, продравшись через заросли репьев, набрел на широкую накатанную тропинку, ведущую к дороге в райцентр. К тому времени, как он дошел до старого коровника, из-за острова выкатилась кособокая луна, выхватив из темноты островки прибрежных тополей.
Он остановился возле того обрыва, где впервые прижал к себе Лизу, просто так, как прижимают испуганных детей родители. Он не подозревал о том, что это случайное объятие повлечет за собой другие… Судьба случайно сблизила их. И так же друг от друга отдалила. Все будто бы стало на свои прежние места. Будто бы…
На рассвете он искупался в реке. Вода была теплой и отдавала горьковатым привкусом ила. В небе еще дрожали ночные звезды, но их постепенно гасили лучи уже показавшегося из-за горизонта солнца. И только над лесом еще долго мерцала зеленоватая звезда.
Когда он поднимался к гостинице, в темных окнах дома Царьковых отражались солнечные лучи.
* * *
Он снова слышал сквозь сон мерное потюкивание железа о землю, снова испытывал блаженное предвкушение длинного летнего дня с его запахами нагретого на солнце укропа, медовой горчинки цветущей полыни. В детстве он спал летом на железной койке в саду под яблоней-кислицей. Вот так же, сквозь сон, вслушивался в монотонный разговор тяпки с твердой от зноя и засухи землей — мать, прежде чем уйти на ферму, трудилась в огороде.
Сейчас он заново переживал все эти ощущения, блуждая тропинками сладкого утреннего сна. Вчерашнее прошлое растворилось в неведомом мраке, уступив место прошлому давнишнему, пахнущему невозвратным станичным детством.
— Доброго утречка, — услышал он приглушенный стенкой визгливый голос Саранчихи. — Как спалось на новом месте?
— Изумительно! — отозвался бодрый Аленин голос. — Здесь воздух чистый и густой, как крепкий свежий чай. И пахнет целебными степными травами. У вас, я думаю, сплошь долгожители.
— Ага, кабы их на тот свет жадность раньше времени не отправляла. — Саранчиха доверительно понизила голос. — Мне Федор наказывал никому про это дело не говорить, да все равно к обеду вся станица знать будет… Да вы в тенек зайдите, под сливу, — посоветовала она Алене. — Солнце у нас злое — враз волдырями покроетесь. Ага, Федор мой с утра в райцентр пошел, в амбулаторию. Всю ночь с зубом промаялся и мне спать не дал. Вот я его чуть свет и погнала в райцентр. Сама еще кролям травы накосить не успела, а уже гляжу, он назад бежит. Белый весь как простыня. «Ну знаешь, бабка, и зуб враз болеть перестал. Я, значит, это, в амбулаторию захожу, а ее навстречу мне на носилках к санитарной машине несут…»
Под окном забил крыльями и загорланил во всю мочь петух, и Плетнев приподнялся на локтях, чтобы лучше слышать Саранчиху.
— Тетка Нюся, санитарка в больнице, рассказала Федору, что на рассвете к дебаркадеру самоходка пристала и капитан начальника милиции прямо с кровати поднял. На них возле Боголюбова хутора моторка ночью налетела. Это, считай, пятьдесят километров вверх по реке. Матрос-рулевой, когда стукнулись, не понял, что случилось, а потом слышит, будто крикнул кто-то. Не то «прости», не то «спаси» — не разобрал он. Они лодку с фонарем спустили, а она за край моторки вцепилась руками, насилу разжали. И лицо все кровью залитое.
— Да кто — она? — не выдержала Алена.
В это время петух, раздосадованный, видно, нестройным ответом своих собратьев, громче и старательней повторил свою замысловатую ариетту, и Плетнев не расслышал ответа Саранчихи. Но он знал его. Еще в самом начале ее рассказа.
— …Она еще живая была, когда ее на самоходку подняли. Сказала, откуда и как зовут. Видно, в горячке сказала, а после в беспамятство впала и все мать звала. Ихний фельдшер ей перевязку сделал и укол, хотя сказал, что ей все равно крышка. При ней сумка с деньгами была — ровно восемьсот тридцать два рубля. Как раз столько она позавчера в автолавке наторговала. Копеечка в копеечку. А моторка вроде была Марьянина.
— Не жалко мне таких нисколько, — сказала Алена.
— А Федор мой жалеет, хоть и говорит, что так оно к лучшему случилось.
— Конечно, для родных так легче, — продолжала рассуждать Алена. — Меньше позора. Все-таки смерть, как ни говори, позор смывает.
83 
