Особенно,... 
93 
— А у Акулова есть дети? — спросила Оля.
— Сын в Америке живет, в каждом письме отца к себе зовет. А он…
— Он говорит, что родился в России и умереть хочет здесь же, — вмешался в разговор Петр Дмитриевич.
— Он всю заграницу объездил, — продолжала баба Галя. — И жил там, сказывают, как царь. Покойница жена ему много добра оставила. Она сама нерусская была. Как она померла, он домой сбежал. И сколько же ему тут крови попортили!..
Баба Галя повернулась к духовке, вынула оранжевые, с поджаренными прожилками ломти печеной тыквы, разложила прямо на клеенке.
— Андреич говорит, там у них такой еды нету — понастругают всего и размажут по тарелкам, а после в них вилками тыкают. «А я, — говорит, — крестьянский сын, на бахче вырос, и солнце надо мной русское было, и небо. И арбузы привык кушать от души, а не с вилочки. Вот и не выдержал там».
— Вас, мать, послушаешь, так выходит, Акулов из-за одних арбузов в Россию вернулся, — усмехнулся Петр Дмитриевич.
— Ни черта ты не понял, — констатировала баба Галя. — Ладно, хватит попусту языком молоть. Берите, пока не простыл, кабак, да со стола уберу. А то скоро четвертая серия про того француза, что книжки любовные писал. Ну и любили же его бабы…
После ужина Оля села заниматься. Едва она коснулась клавиш, как в дверь заглянул Петр Дмитриевич. Последнее время он частенько заходил к ней, когда она садилась за инструмент, и, пристроившись на краешке табуретки в углу, следил как завороженный за ее руками, изредка приговаривал: «Вот это да!» Сегодня он отчаянно скрипел табуреткой, и Оля поняла, что ему не терпится что-то сказать.
— Здорово у тебя выходит! — заговорил Петр, когда она опустила руки и повернула к нему голову. — И чего тебя по телевизору не показывают? Вчера там один старик лысый головой качал, а сам тише тебя играл. У тебя пальцы так и мелькают, а он один раз ударит — и глаза к потолку. Умора.
Оля улыбнулась наивности Петра Дмитриевича. А тот, ободренный ее улыбкой, продолжал:
— Акулов тоже красиво играет. Он когда сюда приехал, все концерты давал. Бесплатные. Своих учеников заставлял выступать. Это еще когда директором музшколы был. Они по колхозам ездили, на заводы. Пока на него анонимку не настрочили. Ну, дескать, этому врагу нельзя с молодежью работать, не то он их всякой антисоветчине научит. А тут еще его амурные дела…
«Конечно же, такой человек, как Акулов, не может прожить без любви, — подумала Оля. — Он наверняка натура увлекающаяся, страстная, ищущая. Как Илья… Последнее время я что-то уж слишком часто думаю об Илье…»
— Он свою ученицу приютил. У нее отец спился, мать от туберкулеза умерла. Сперва как дочку растил, после… Словом, всякое тут болтали. От скуки. А еще больше от злости. Елена тоже от туберкулеза сгорела.
— А разве это преступление, если он на самом деле полюбил ту девушку? — спросила Оля. — Никто не смеет осуждать человека за любовь.
Петр Дмитриевич долго изучал рисунок на половике у порога.
— Она ему в дочки годилась. Даже во внучки, — сказал он, не отрывая глаз от пола.
— Ну и что? Гёте на склоне лет влюбился без памяти в семнадцатилетнюю. Тютчев полюбил подругу дочери… Счастлив тот, чье сердце и в старости не умерло для любви.
— Ты так думаешь?
Он как-то странно посмотрел на Олю.
— А вы думаете, любить могут только молодые? Они, как правило, не умеют любить. Потому что… потому что в молодости не умеют прощать.
— Н-да, н-да, — приговаривал Петр, уставившись в одну точку прямо перед собой. — Прощать, говоришь? — Его глаза забегали, на лице появилась глуповатая ухмылочка. — Интересно, Ибрагим простил меня за то, что я его вчера нафталином натер? Блохи так и сигали во все стороны. Ибрагим, Ибраги-им! — громко позвал он и встал с табуретки. — А я, между прочим, знаю, кто ту анонимку накатал…
Петр встал и вышел из комнаты.
Оля была слишком поглощена своими мыслями, чтобы обратить внимание на странное поведение Петра. К тому же за полгода она успела к нему привыкнуть. «Ему, как и мне, не повезло в любви», — решила она. Сейчас Оля думала о том, что нужно обязательно написать Илье письмо. Немедленно. Сию минуту. Только вот как, как втолковать ему, что им обоим нужно забыть прошлое, начать все сначала?
Слова фальшивы, как звуки расстроенного рояля. К тому же Илья все время повторяет, что не верит словам. Может, позвонить по телефону, сказать: «Я тебя люблю» — и положить трубку? А потом ждать, ждать его каждую минуту, вздрагивать от стука в дверь, прислушиваться к шагам в коридоре. Однако сможет ли он бросить все и приехать к ней? Да и захочет ли? А ждать без толку — непереносимо…
93 
