Последние отзывы

  22  

– Да брось! – махнул ручищей мужчина. – Я ж это, по-соседски. Помочь. Правильно сделала, что сама не сунулась. А если бы кто-то тут прятался? Ну теперь можешь быть спокойна – все чисто. Главное, не забывай в следующий раз дверь запирать!

– Не забуду, – улыбнулась я. – После этого случая уж точно не забуду.

«И замки поменяю», – добавила я про себя.

Когда сосед ушел, я отправилась на поиски кошки и обнаружила ее сидящей на шкафу и взирающей на меня оттуда с видимым беспокойством в желтых глазах.

– Мяу, – пожаловалась она мне.

– Дусенька, я тебе верю. Кто здесь был?

– Мяу-у, – уже с другими интонациями, не жалобными, а несколько агрессивными ответила она.

Кошка многое могла бы рассказать, но, увы, на своем языке. Я вздохнула и поманила Дусю на кухню, желая компенсировать пережитый стресс банкой паштета. Кошка не заставила себя долго ждать, грациозно спрыгнула со шкафа вначале на компьютерный стол, потом – на пол и, подняв распушенный пятнистый хвост, прошествовала на кухню впереди меня.

Пока она расправлялась с угощением, я, вернувшись в комнату, обдумывала происшествие. В том, что кто-то побывал тут в мое отсутствие, сомнений не было: я заметила, что сумочка, которую я легкомысленно оставила на столе, вдруг оказалась в кресле. Не Дуся же ее туда перенесла!

Я схватила сумку и вытряхнула ее содержимое прямо в кресло. Вроде бы ничего не пропало: кошелек с наличностью, паспорт, косметичка присутствовали. Даже визитки и дисконтные карты оказались на месте. Компьютер и другая техника – на столе. Я выдвинула по очереди все ящики стола. Сложно было понять, копались в них или нет.

Исследование кухни и ванной тоже ничего не дало. Может, воришка соблазнился легко открываемым замком, но, увидев, что брать тут нечего, ушел? Но тогда почему не взял кошелек, ведь наличности в нем было тысячи три рублями, а еще бумажка в сто евро? Негусто, но все же…

Вот и начались мои неприятности. Что бы ни говорила Арина про то, что кошмары – это отражение уже пережитого, все же я оказалась права. Своим снам я доверяла. Иногда, когда мне нужно было принять важное решение или сделать выбор, формулировала вопрос перед тем, как ложиться спать, и в большинстве случаев через сны получала ответы.

Кроме кошмара, связанного с заброшенной фабрикой, был у меня еще один повторяющийся сон, ставший для меня дверью в другой мир. Правда, снился он мне часто в детстве, потом – все реже и реже, а за годы замужества не привиделся ни разу. Но помнила я его в деталях.

Я видела узкие улицы, напоминающие каменные желоба, ограниченные с двух сторон выстроившимися в сплошную стену старыми домами, возраст которых, возможно, исчислялся не одним веком. Улицы петляли и изгибались, вливались друг в друга, словно реки, то уводили вниз, то круто забирали вверх. Я бродила в этих лабиринтах в одиночестве, но не испытывала страха. С удивлением и удовольствием рассматривала аккуратные чистые балконы и выставленные на них горшки с яркими цветами. Жмурилась от яркого солнца, лучи которого высвечивали здания так, что казалось, будто стены верхних этажей выложены не из камня, а из слитков золота. Нижние же этажи были заняты маленькими магазинчиками. Из открытых окон доносилась эмоциональная речь – быстрая, певучая, звучавшая для меня как музыка. Я не понимала, о чем говорилось, но останавливалась, завороженная, чтобы послушать разговоры и насладиться звучанием незнакомого языка. Некоторые слова я запоминала и, проснувшись, шепотом повторяла их про себя, чтобы не забыть. Мне казалось, что во сне я изобретаю какой-то новый, чудесно-музыкальный язык. Как жаль, что в то время я еще не умела писать!

Помимо речи, из окон слышались незнакомые песни, исполняемые на том же неизвестном мне языке и совсем не похожие на те, что передавали по радио: без советского пафоса, тягучие, надрывные, прекрасные до слез.

Лабиринты улиц обрывались каждый раз залитой солнечном светом маленькой площадью. Начинающиеся на ней ступени вели к торжественному и величественному зданию, которое я по незнанию принимала за Дворец культуры. Это уже позже я догадалась, что видела во снах католическую церковь. Я останавливалась и, задрав голову, рассматривала высокие двери из темного дерева, красноватую каменную кладку и, главное, большие круглые часы. Я так стояла до тех пор, пока по ступеням ко мне не спускался пожилой человек, одетый в добротный светлый костюм. Присев перед мной на корточки, мужчина, которого я про себя звала «дедушкой», улыбался мне и протягивал руку раскрытой ладонью вверх. Я не знала этого человека – кто он и почему так благоволит мне, – но чувствовала к нему сильную симпатию. Смотрела в его темные, будто перезрелые сливы, глаза, и мне казалось, что я отражаюсь в них, будто в затемненном стекле. Не смущаясь, рассматривала его лицо – смуглую, будто пергаментную кожу, морщинки у глаз, в которых застывала улыбка, складки возле тонких и жестких губ, седые брови, густые и неряшливые, смешно похожие на усики майского жука, маленькое родимое пятно на левой скуле. Насмотревшись на этого человека, я вкладывала руку в его теплую ладонь. Мужчина легонько сжимал мои пальцы и что-то ласково говорил на том же незнакомом языке. Но в этот раз я понимала, что он приглашает меня пойти за ним. И я послушно начинала подниматься по ступеням.

  22