73 
— Знаете ли, она говорит каждый раз по-иному; она переменчива, как ветер.
— Но все же вы могли составить какое-то общее представление…
«Могла, — подумала я про себя, — но его нельзя передать вам. Кроме того, скажи я, что она не любит вас, вы бы, я убеждена, не поверили этому».
— Вы молчите, — продолжал он, — стало быть, ничего утешительного сообщить мне не можете. Ну, что ж поделаешь! Раз уж она относится ко мне с безразличием и даже неприязнью, значит, я не достоин ее.
— Неужели вы так не уверены в себе и ставите полковника де Амаля выше себя?
— Де Амаль никого на свете не сможет полюбить так безмерно, как я люблю мисс Фэншо. Несомненно, я бы лелеял и защищал ее гораздо преданнее, чем он. Что же касается де Амаля, боюсь, она находится в плену иллюзий. Я хорошо знаю, какова репутация этого человека, знаю о его прошлом, о его неудачах. Он не достоин внимания вашей прелестной юной подруги.
— Моей «прелестной юной подруге» не мешало бы узнать обо всем этом и понять наконец, кто достоин ее, — заявила я. — Если же ни сердце, ни разум не пригодятся ей для этой цели, значит, она заслуживает сурового жизненного урока.
— Не слишком ли вы безжалостны?
— Да, я безжалостна, причем в вашем присутствии я стараюсь сдерживать себя. Послушали бы вы, как сурово я обхожусь с моей «прелестной юной подругой», вы бы пришли в неописуемый ужас от отсутствия у меня мягкой предупредительности по отношению к ее нежной натуре.
— Но ведь она так очаровательна, что невозможно обращаться с ней строго. Вы, как и любая женщина старше нее, непременно должны ощущать своего рода материнскую или сестринскую нежность к такой простодушной, чистой, юной фее. Добрый ангел! Разве не прикипели вы к ней сердцем, когда она шепотом доверяла вам свои безгрешные, наивные тайны? Какое вам выпало счастье! — И он глубоко вздохнул.
— Нередко мне приходится довольно резко обрывать ее признания, — заметила я. — Простите, доктор Джон, можно ненадолго переменить тему нашего разговора? Как божественно прекрасен этот де Амаль! Что за нос — истинное совершенство! Даже из глины не слепишь более красивого, прямого и правильного носа. А его классический рот и подбородок! А величественная осанка!
— Де Амаль — не только трус, но и невыносимый лицемер.
— Вы, да и любой человек, не обладающий изысканной утонченностью де Амаля, должны так же восторженно поклоняться ему, как, вероятно, поклонялись юному грациозному Аполлону Марс и прочие не столь привлекательные божества.
— Безнравственный, непорядочный выскочка! — отрезал доктор Джон. — Стоит мне только захотеть, и я в любой момент могу схватить его за пояс и швырнуть в уличную канаву.
— Кроткий серафим! — настаивала я на своем. — Какая жестокость! Не слишком ли вы безжалостны, доктор Джон?
И тут я умолкла, ибо уже второй раз за этот вечер вышла из себя, нарушила правила, которых всегда придерживаюсь, — вела беседу необдуманно, охваченная внезапным порывом. На мгновение прервав свою речь, чтобы собраться с мыслями, я сама испугалась содеянного мною. Разве могла я предвидеть утром того дня, что мне суждено вечером исполнять роль веселого любовника в водевиле, а часом позже совершенно открыто обсуждать с доктором Джоном его злополучное ухаживание и подсмеиваться над его иллюзиями? С таким же успехом я могла бы предположить, что отправлюсь в полет на воздушном шаре или в путешествие к мысу Горн!
Разговаривая, мы с доктором прогуливались по аллее и теперь возвращались к дому; свет из окна вновь упал ему на лицо — он улыбался, но глаза были грустны. Как мне хотелось, чтобы он обрел спокойствие духа! Как было жаль, что он предается скорби, да еще по такому поводу! И это ему, человеку, обладающему такими достоинствами, выпал жребий любить безответно! Тогда я еще не ведала, что печаль, вызываемая превратностями судьбы, для некоторых людей есть самое возвышенное состояние духа; не задумывалась о том, что некоторые растения не источают аромата, пока их лепестки не смяты.
— Не грустите, не печальтесь, — прервала я молчание. — Если Джиневра хоть сколько-нибудь ценит ваше к ней расположение, она непременно ответит на ваше чувство — иного быть не может. Не теряйте бодрости и надежды, доктор Джон. Кому же надеяться, если не вам?
Удивленный взгляд послужил ответом на эту речь, чего, следует признать, я и заслуживала. В этом взгляде мне почудился даже оттенок неодобрения. Мы расстались, и я вошла в дом, пребывая в довольно унылом настроении. Часы пробили полночь, гости торопливо расходились — праздник закончился, в лампах догорали фитили. Через час повсюду царило полное безмолвие. Я тоже лежала в постели, но не спала. Мне было нелегко заснуть после такого беспокойного дня.
73 
