Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
85 
Лакей поклонился и ушел. Тогда, сделав над собой усилие. Жиль вернулся в салон, стараясь скрыть отвращение и опасаясь снова упасть в обморок. В салоне все было по-прежнему, с той лишь разницей, что теперь Поль-Джонс преданно целовал руку хозяйки.
Бог мой! Как она была прекрасна! Ее черное платье, до предела декольтированное, оттеняло чудесную кожу, шелковый блеск груди, открытой до розовых нежных сосков, ее обнаженные плечи с массой струящихся неприпудренных волос, едва удерживаемых простой черной лентой, притягивали восхищенные взгляды толпящихся вокруг ее трона мужчин. Ни цветок, ни перья, ни драгоценности не затеняли нестерпимой красоты этой женщины…
Кровь бросилась в голову Жиля, он готов был убить ее, лишь бы розовый рот не улыбался другим, а ласковые глаза не обещали того, что по праву принадлежало только ему. Но тут новые посетители подошли к хозяйке, и Турнемин ее больше не видел. Тогда он взял себя в руки и попытался собраться с мыслями. Это была не Жюдит, это не могла быть Жюдит! Это какая-то придворная дама, куртизанка, похожая на нее, как близнец, как госпожа де Ла Мотт. Он слышал прежде, что каждый человек на земле имеет своего двойника, почему бы Жюдит не иметь еще одного, пока что ему неизвестного? Может такое произойти? Может. Иначе как объяснить, что Жюдит, запертая в монастыре под охраной дочери Франции, превратилась в приманку для развратных и праздных мужчин? Ведь она должна еще носить траур, оплакивая супруга Жиля де Турнемина?
— Я узнаю, — шептал он, — любой ценой я узнаю…
Он бросился к выходу и спросил у одного из швейцаров:
— Лошадь?! Помоги мне найти лошадь! Я верну ее часа через два!
Швейцар на лету поймал луидор, брошенный Жилем, и побежал к конюшням.
Пять минут спустя Жиль галопом мчался в Сен-Дени.
ПРОВОКАЦИЯ
Был примерно час ночи, когда Турнемин остановил усталого коня перед главным порталом Кармеля. Спрыгнув с лошади, он бросился к большому колоколу, висевшему у входа в монастырь, и изо всех сил дернул за веревку. Серебристый звон разбудил эхо, оно долго перекатывалось в пустых глубинах монастыря. Никто не появлялся. Тогда молодой человек позвонил еще и еще раз, наконец его тонкий слух уловил какое-то движение в монастыре: тихо шаркая сандалиями, к двери подошла монашка. Маленькое зарешеченное окошко отворилось, и из него выглянуло круглое лицо сестры привратницы.
— Кто здесь? — спросила она.
— По приказу королевы! — смело ответил Жиль, решивший во что бы то ни стало добиться поставленной цели. — Передайте Ее королевскому Высочеству мадам Луизе Французской, что я прошу срочно меня принять.
— Ее преподобие мать Тереза не принимает в такое позднее время, у нее есть духовные обязанности, не позволяющие ей тратить время на светские беседы. Кто вы?
— Я шевалье де Турнемин из Лаюнондэ, лейтенант королевской гвардии.
— Подождите, я вам открою. Лошадь можете оставить во дворе.
Минуту спустя он оказался в темном и холодном коридоре. Там, за стенами монастыря, стояла теплая и душистая ночь, а здесь сырость пронизывала его тело, а аромат трав заменял едкий запах краски и штукатурки. До того как Луиза французская стала настоятельницей Сен-Дени, он слыл самым облезлым монастырем страны.
Заботами матери Терезы монастырь был заново отремонтирован, и, хотя теперь дождь и ветер не проникали сквозь стены и крышу Сен-Дени, он по-прежнему сохранял свой суровый и непривлекательный вид.
Долго ждать Турнемину не пришлось. Минут через пять привратница вернулась и повела его за собой: мать Тереза согласилась принять позднего посетителя. Они прошли несколько коридоров, поднялись по двум лестницам и наконец подошли к высокой двустворчатой двери. Монашка распахнула дверь, склонилась в глубоком поклоне и исчезла, освободив проход Турнемину. Он вошел, дверь за ним бесшумно закрылась.
В деревянном кресле с высокой резной спинкой очень прямо сидела женщина лет шестидесяти, некрасивая, но величественная; ее спокойные, внимательные глаза доброжелательно смотрели на неожиданного посетителя. Жиль поклонился ей почтительно, словно королеве. Все вокруг: и сама комната, служившая настоятельнице рабочим кабинетом, и белизна ее монашеского одеяния — говорило скорей о величии и уверенности, чем о нищете и смирении. Изможденная фигура Христа на большом распятии, висевшем над креслом матери Терезы, странно смотрелась в келье принцессы-монашки.
85 
