Последние отзывы

  47  

Что касается князя, его визиты были скопированы с одного образца. Он входил, справлялся о состоянии молодой женщины, осторожно пытался развеять ее меланхолию, рассказывая о новостях жизни османской столицы.

Иногда он приносил ей подарок. Часто это была книга, цветы, какая-нибудь редкая или забавная вещица, драгоценность, но никогда духи, ибо, с тех пор как она вошла в свой третий триместр, Марианна почувствовала к ним отвращение, и сам Жоливаль, выходя из своей прокуренной комнаты, полностью сменял одежду, чтобы не принести запаха гелиотропа, приводившего ее в ужас.

Через четверть часа Коррадо вставал, прощался с молодой женщиной, желал ей доброй ночи и уходил, оставляя с ней Жоливаля. Его высокая фигура исчезала за зеленой бархатной портьерой, которую поднимала донна Лавиния, и Марианна до следующего дня уже не слышала его голос.

— Он напоминает мне духа Аладдина, — однажды поделилась она с Жоливалем, когда у нее было менее мрачное настроение. — У меня всегда такое ощущение, что стоит мне потереть какую — нибудь лампу и он возникнет передо мной в виде затвердевшего дыма.

— Это меня не удивляет. Бесспорно, князь человек поразительный, — заявил виконт, — и я имею в виду не только его внешность. Он — человек большого ума, высокой культуры и образованности, в известной мере даже артист…

Но он не закончил свой панегирик. Марианна отвернулась, вновь погрузившись в свою меланхолию. И добряк Жоливаль не мог удержаться, чтобы мысленно не послать Язона Бофора ко всем чертям, ибо сейчас он готов был дорого заплатить, чтобы выкорчевать из ослабленного духа молодой женщины ростки болезни.

Тоска о красавце корсаре методично съедала ее, и беспомощный перед этим горем Жоливаль ничем не мог ее утешить. Где то благословенное время, когда — как оказалось — поверхностно влюбленная в Наполеона Марианна радостно учиняла любые сумасбродства, никогда не натыкаясь на своем пути на такие ядовитые шипы, как теперь?

Он не осмеливался спросить о чувствах, которые внушал ей Коррадо. Сам он, чем больше познавал, не без труда, кстати, неповторимую индивидуальность князя, эту загадочную душу, замкнутую в себе и так хорошо защищенную, что она казалась запертой навсегда, тем больше ощущал привязанность к нему. Он начинал глубоко сожалеть о жестокой шутке, сыгранной судьбой, которая сделала такое исключительное существо парией среди его европейских братьев.

По правде говоря, Марианна сама не способна была объяснить, что она испытывала перед лицом человека, чье имя она носила. Он одновременно восхищал и раздражал ее, как слишком безукоризненное произведение искусства, а с другой стороны, невольная симпатия, которую она испытывала к рабу Калебу, претерпела некоторые изменения, когда она распространилась на князя Сант'Анна.

Не потому, что она перестала сострадать этой жертве несправедливой судьбы, но это сострадание немного стушевалось перед тем чувством, что она ощущала к самой себе. И быть может, она испытывала бы искреннюю и, глубокую радость при посещениях человека его достоинств, если бы он не вынудил ее согласиться с последствиями перенесенных испытаний. Ибо по мере того, как проходили дни, она все больше обвиняла его в своей слабости, недомоганиях, в исчезновении ее красоты.

— Я похожа на изголодавшуюся кошку, которая проглотила мяч, — сокрушалась она, когда случайно бросала взгляд в зеркало. — Я стала такой безобразной, что самый влюбленный мужчина придет в уныние…

В тот вечер Марианна была в еще худшем настроении, чем обычно. Тоска и усталость слишком ясно читались на ее лице с резко выступавшими скулами. Ее исхудавшие руки почти не отличались от белизны просторного шерстяного платья, и встревоженный Жоливаль невольно спрашивал себя, как она вынесет предстоящее…

По словам донны Лавинии, она ела очень мало, скорее из-за уговоров, чем по желанию. Ненасытный голод исчез три месяца назад, и теперь молодая женщина совершенно не думала о том, во что превратится ее фигура после родов.

Совершив пятнадцатиминутный ритуал, князь встал, чтобы попрощаться. Он склонился над протянутой рукой Марианны, когда вбежала донна Лавиния и сказала ему что-то на ухо. Он вздрогнул и нахмурил брови.

— Где они? — спросил он только.

— У главного входа.

— Я иду туда…

Его обычная флегма внезапно исчезла. Едва извинившись, он бегом покинул комнату, сопровождаемый недоуменным взглядом Жоливаля. Такое поведение было настолько необычным, что возбудило любопытство Марианны.

  47