очень нудно 
194 
– Пьер! – пробормотала она. – Пьер! О… мой Бог!
– Вам плохо? – приветливо осведомилась Марианна. – Да поставьте же этот канделябр, вы подожжете дом!
Женщина подчинилась. Не сводя с Марианны почти вышедших из орбит глаз, она поставила канделябр на какую-то мебель настолько дрожащей рукой, что дерево прорезонировало. Зубы у нее буквально щелкали, и Марианна подумала, что это довольно странное поведение для человека, одержимого такими свирепыми идеями. Она в замешательстве разглядывала незнакомку. Эта женщина, должно быть, безумна.
– Не будете ли вы любезны сказать мне, кто вы и почему хотели устроить здесь пожар?
Вместо ответа та, в свою очередь, спросила, но таким дрожащим голосом, что ее с трудом можно было понять:
– Ради… всего святого! Кто… кто вы, вы сами?
– Хозяйка этого дома.
Незнакомка пожала плечами, по-прежнему не отрывая глаз от лица Марианны.
– Это невозможно! Ваше имя?
– У вас нет ощущения, что вы перепутали роли? Мне кажется, что это скорее я должна спрашивать. Но я охотно отвечу вам. Меня зовут Мария-Стэлла. Я певица и через несколько дней выступаю в Опере. Вы удовлетворены? Не двигаться!..
Но странная женщина, не обращая никакого внимания на направленный на нее пистолет, закрыла глаза и провела по лбу дрожащей рукой.
– Я сошла с ума! – прошептала она. – Мне пригрезилось. Я подумала… но это только оперная певичка.
Ее невыразимо презрительный тон пробудил в Марианне гнев.
– Вы переходите всякие границы! В последний раз спрашиваю: кто вы и что искали здесь? Ведь портрет уже украден.
Пренебрежительная улыбка пробежала по губам незнакомки, таким бледным и узким, что, казалось, будто их совсем не существует.
– Откуда вы знаете, что это сделала я?
– А больше некому. Куда вы его спрятали?
– Это вас не касается. Портрет принадлежит мне. Он является семейным сувениром!
– Вот как? – на этот раз пришел черед удивиться Марианне. – Какой же семьи?
– Моей, конечно! Я толком не пойму, почему это может интересовать итальянскую певичку, но этот особняк принадлежит моей семье. Я подчеркиваю «принадлежит», потому что долго вы его не удержите. Говорят, что в честь своей скорой свадьбы с племянницей Марии-Антуанетты Наполеон помышляет вернуть награбленное у эмигрантов имущество.
– И из-за этого, без сомнения, вы хотели сжечь этот дом?
– Я не хотела, чтобы жилище, где д'Ассельна жили и страдали, служило сценой для кривляний девки из театра. Что касается моего имени…
– Я вам его сейчас назову, – оборвала ее Марианна, поняв наконец, кто перед нею. – Вас зовут Аделаида д'Ассельна. И я скажу вам еще кое-что: сейчас, когда я вошла, вы смотрели на меня с каким-то суеверным ужасом, потому что были поражены сходством.
– Может быть, но это было заблуждение.
– Ну ладно! Смотрите же лучше!
И Марианна, в свою очередь, схватив серебряный канделябр, поднесла его к своему лицу.
– Посмотрите на мое лицо, губы, цвет кожи. Принесите портрет, который вы забрали, и поставьте со мной. Вы ясно увидите, что я его дочь!
– Его дочь? Но как…
– Его дочь, говорю я вам, дочь Пьера д'Ассельна, маркиза де Вилленев и Анны Селтон! Меня зовут не Мария-Стэлла, это только псевдоним. А зовут меня Марианна-Елизавета д'Ас…
Она не успела договорить. Для м-ль Аделаиды в этот день впечатлений, без сомнения, было больше, чем она могла вынести. С легким вздохом она без сознания соскользнула на покрывавший пол ковер.
Не без труда удалось Марианне перетащить старую деву на одну из кушеток у камина. После чего она поворошила огонь, зажгла несколько свечей, чтобы лучше видеть, и направилась на кухню, поискать чего-нибудь подкрепляющего для кузины. Вечернюю меланхолию как ветром сдуло. Разве не подлинным чудом было встретить эту необыкновенную Аделаиду, которую она считала заточенной в глубинах Оверни под бдительным оком имперской полиции, оком, оказавшимся отнюдь не бдительным. Правда, она обещала себе походатайствовать перед Императором об изгнанной кузине, но волшебные дни Трианона сделали ее эгоисткой, как и всех влюбленных, и она забыла об этом. Тем более она была рада, как праздничному подарку, этой д'Ассельна, серой и запыленной, как паук, внезапно упавшей ей с неба.
Расставляя на подносе бутылку вина, стаканы, найденные в буфете, миску с паштетом и небольшой хлебец, она напевала арию из «Весталки», которую готовила для выступления. В то же время она вспомнила, что ей говорили – сначала герцог д'Авари, а затем Фуше, – относительно этой неугомонной родственницы. «Старая сумасшедшая, – сказал первый, – приятельница Мирабо, Лафайета…»
194 
