У нее нет имени. Просто бедная тетушка. Только и всего.
* * *
Конечно, можно сказать, что имя рано или поздно исчезнет.
Но произойти это может по-разному. Первый тип — когда имя исчезает сразу после смерти. Все просто. «Высохла река. Погибла рыба». Или же: «Пламя охватило лес, сгорели птицы»... Мы оплакиваем их смерть. Второй тип — как у старого телевизора: после смерти на экране проскакивают белые полосы, но в конце концов все гаснет. Тоже неплохо. Как под стопой заблудшего индийского слона, но все-таки — неплохо. И, наконец, последний тип — когда имя пропадает еще до смерти. В смысле, как у бедных тетушек.
Но бывает, я и сам, себя не помня, впадаю в «состояние бедной тетушки». В сутолоке вечерних перронов не помню ни имени, ни адреса, ни куда мне нужно ехать. Само собой — ненадолго. Секунд на пять — десять.
Бывает и так. Кто-нибудь говорит:
— Никак не могу вспомнить твое имя.
— Ладно. Не бери в голову. Ничего важного в этом имени нет.
А он тычет себе в кадык и приговаривает:
— Ведь вертится на языке...
В такие минуты я чувствую, будто зарыт в землю и на поверхности торчат лишь пальцы правой ноги. Этот кто-нибудь замечает и начинает извиняться. Ты, мол, прости, но вот-вот было вспомнил...
Хорошо, а куда исчезают потерянные имена? В городе-лабиринте вероятность их выживания крайне мала. Некоторые расплющиваются в лепешку под колесами тяжелых грузовиков, некоторые умирают под забором, не найдя денег на электричку, некоторые тонут в глубокой реке с полными карманами гордости.
Но даже при этом какие-то умудряются выжить, добрести до города утерянных имен, где они создают себе укромное общество. Маленький, очень маленький городок. При входе в который, пожалуй, стоит вывеска:
ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН!
Зашедшие туда без всякой надобности должны получить легкое возмездие.
Или же то было легкое возмездие, устроенное мне самому. К моей спине прилипла маленькая такая бедная тетушка.
Впервые я обратил на нее внимание в середине августа. Причем, не то чтобы как-то заметил ее присутствие. Просто вдруг почувствовал. Глядь, а на спине у меня — бедная тетушка.
Нельзя сказать, что мне было неудобно. Ноша не из тяжелых, в ухо гадостью никто не дышит. Она просто прилипла ко мне — плотно, словно отбеленная тень. Ее не замечали даже посторонние — если не присматривались. Живущие у меня кошки подозрительно косились на нее первые два-три дня, но когда поняли, что на их территорию она не претендует, быстро к ней привыкли.
Не могли успокоиться лишь несколько моих товарищей. Бывало, в самый разгар посиделок с выпивкой у меня из-за спины на них устремлялся острый взгляд.
— Прямо жуть берет.
— Не обращай внимания, — говорил я. — Вреда-то никакого.
— Это понятно, но все равно как-то не по себе.
— А-а.
— Где ты ее подцепил-то?
— Да нигде, — ответил я. — Появилась, пока я тут думал. Вот так.
Он кивал. При этом вздохнув.
— Понимаю. Это в твоем характере.
— Ну.
Еще час мы пили виски, однако настроение было испорчено.
— Слышь? — спрашивал я. — Что в этом такого невыносимого?
— Такое ощущение, будто за мною следит мать.
— Интересно, почему?..
— Что значит — почему? — смущенно говорил он. — Потому что она сидит у тебя на спине.
Обобщив некоторые мнения, я пришел к выводу, что у меня за спиной (сам я этого видеть не мог) — не какая-то конкретная тетушка, а нечто эфемерное, меняющее облик в зависимости от моих собеседников.
Один приятель увидел в ней свою собаку Акиту-ину, умершую прошлой осенью от рака пищевода.
— Былой ей пятнадцать лет. Возраст для собак преклонный. Но не от рака же пищевода!..
— Рак пищевода?
— Да — рак, образующийся в пищеводе. Тяжко. Мне бы так не хотелось. Каждый день постанывала. Но голоса при этом не подавала.
— А-а.
— Я хотел было ее усыпить, да мать была против.
— Почему?
— А кто ее знает? Видимо, не хотела пачкать руки, — совсем без интереса ответил он. — А та два месяца мучилась на капельнице. На полу в чулане. Сущий ад... — И он на время замолк. — Не собака — так себе. Трусиха. Как увидит людей, давай лаять. Толку от нее никакого. Только надоедает. В болячках вся.
Я кивнул.
— Ей бы не собакой, а цикадой родиться. Куда больше счастья. Без умолку трещи себе — никто слова не скажет. И не было бы этого рака пищевода.
Но она оставалась собакой и сидела у меня на спине с пластиковой трубочкой изо рта.