очень нудно 
5 
Тремэн пожал плечами и отодвинулся. Ему не улыбалось общение с этим набожным человеком, хотя время некуда было девать. И он с радостью увидел входящего в зал ожидания канадца. Этот, по крайней мере, был ему симпатичен! Он подвинулся, уступая ему место, заметив, что его «допрос» длился недолго.
– О, я здесь завсегдатай, – сказал канадец, улыбаясь. – Это уже мой двенадцатый приезд сюда. Каждую осень я приезжаю в Лондон с грузом китового жира, мехов и строительного леса. Военно-морской флот очень нуждается во всем этом, ведь строится много новых кораблей. А с 1770 года мы можем свободно ввозить лес в Англию. Я здесь провожу зиму, закупаю английские, голландские и французские товары, когда это возможно, а весной отправляюсь в Квебек, чтобы попасть туда к таянию льдов.
Он достал из кармана свою трубку, молча набил ее, раскурил и, выпустив колечко дыма, обернулся к своему собеседнику и, сощурив глаза, объявил:
– Эту прекрасную картину мы наблюдаем здесь, когда первые корабли прибывают с другого берега Атлантики.
Немного помолчав, он добавил, глядя прямо в лицо Гийому:
– Не знаю, помнишь ли ты, Гийом, об этом, но мы с тобой никогда не упускали этого случая. Как только наблюдатели сообщали о появлении на горизонте первых марселей, все мчались в порт...
Это обращение на «ты» привлекло рассеянное внимание Тремэна. Остолбенев, он уставился на своего собеседника, стараясь увидеть в этом цветущем лице черты ребенка. Особенно он вглядывался в его голубые смеющиеся глаза.
– Франсуа? – проговорил он наконец, совершенно ошарашенный. – Франсуа Ньель?.. Это действительно ты?
– А кто еще может помнить такие вещи? Я, по-видимому, изменился больше тебя. У тебя все та же рыжая шевелюра, узкое лицо и такой же взрывной характер... но ты стал более элегантным, чем раньше.
– Франсуа! – вздохнул Гийом, охваченный давно забытой радостью. – Я часто спрашивал себя, что сталось с тобой... Сколько же времени прошло?
– Это было в 59-м, а сегодня 1802 год. Подсчитать не трудно: сорок три года!
– Ну знаешь! Это какое-то чудо!
Движимые одним чувством, они бросились в объятия друг друга под удивленным взглядом шокированного пастора, который вдруг прижался к своему соседу слева. Встретив своего старого друга детства, веселого компаньона по детским проказам на улицах Нижнего города, в порту и на сказочных берегах реки Святого Чарльза, впадающей в реку Святого Лаврентия, Тремэну казалось, что он прижимает к сердцу все самое дорогое своей родины, что он считал навсегда потерянным. Это была какая-то сказка, но такая трогательная, что у него защипало в глазах, как будто он собирался заплакать. Его успокоило лишь то, что Франсуа сам безудержно плакал.
– Ты не представляешь, как я обрадовался, когда узнал тебя, – прошептал он, пряча свое волнение в большом клетчатом носовом платке.
– О, могу судить по себе! – проговорил, смеясь, Гийом. Они были одного возраста, с разницей в несколько месяцев, и подружились в тот день, когда одновременно появились в колледже иезуитов в Верхнем городе. Их объединяло еще и общее нежелание учиться. Гийом особенно ненавидел латынь, предпочитая математику и естественные науки, но доктор Тремэн видел в нем наследника своего дела, а для тех, кто хотел заниматься медициной, латынь была необходима. Франсуа Ньель ее также ненавидел и все силы отдавал математике, к которой имел большую склонность. Но обоих мальчиков объединяло стремление убежать из школы, окунуться в жизнь порта, бегать по улицам и магазинчикам, где всегда было на что поглазеть, наблюдать, как разгружаются корабли, набитые до отказа товарами и пассажирами. Особенно их привлекал дух великого океана и матери-родины, древней Франции, о которой они столько слышали. Они любили взбираться на деревья и оттуда с любовью смотреть на огромное устье реки, на острова и прибрежные холмы. Оба мечтали о море и любили все корабли: огромные военные корабли и торговые суда, простые рыбацкие баркасы и даже индейские каноэ, которые появлялись по весне, нагруженные дурно пахнущими мехами... Они были настолько увлечены всем этим, что частенько прогуливали уроки и им приходилось подставлять свои зады под розги надзирателя с почти буддийским философским терпением: игра, по их мнению, очень стоила свеч.
Умея читать и писать, Франсуа мог бы ограничиться тем, что пошел в ученики к своему отцу. Он был единственным сыном, и Симон Ньель хотел дать своему наследнику образование, возможность подняться по социальной лестнице и стать настоящим негоциантом, а может быть, занять какой-нибудь пост в муниципалитете, но англичане, осадившие Квебек, спутали все карты. Когда его дом и склады были разрушены бомбардировкой вместе с большей частью Нижнего города, Ньель решил перебраться к своему брату, за Монреаль, где тот занимался торговлей мехами и экспортом других товаров, и спасти, таким образом, не только свою семью, но и довольно приличное состояние. Во всяком случае, Франсуа уже не возлагал больших надежд на колледж иезуитов, тоже наполовину разрушенный.
5 
