99 
Здесь легко было забыть свет, его тайные интриги, беспринципность, сплетни, неистовство, его немыслимую любовь. Здесь не было ни выцветших флажков, ни сомнительных виршей, ни растоптанных цветов, а только в углублении скалы синела звезда горечавки среди серебряного кружева лишайника. Не было ничего, только почти воинственные очертания монастыря, возрожденного также императором.
Похоже, все в этой части Франции носило его печать, приобретая некое благородство, удивительную одухотворенность, излучая наполнявшее их благолепие и милосердие. Бог, которого внизу каждый старался приспособить по своему вкусу, вновь обретал здесь свое грозное величие… И только появление скромного монаха, слегка похлопавшего ее по плечу, напоминало Марианне, что немного впереди ее ожидают выбившаяся из сил горничная, полузамерзший кучер и готовая к спуску, чтобы продолжать путь на Сюз, берлина.
И дьявольская скачка возобновилась. Проехали Турин и Геную, даже не полюбовавшись их достопримечательностями. Ни яркое солнце, ни пышное цветение садов, ни лазурное море не рассеяли мрачного настроения Марианны, в которое она погружалась с каждым оборотом колес кареты.
Безысходное отчаяние вынуждало ее ехать быстрее, все быстрее, вызывая тревогу у Гракха. Он никогда еще не видел свою хозяйку такой напряженной и легковозбудимой.
Бедный малый не мог догадаться, что по мере приближения к конечной цели разочарование и отвращение к самой себе мало-помалу прокрадывались в наболевшую душу его хозяйки. До последних минут, невзирая на ветры и туманы, ее не покидала надежда увидеть подъезжающего Язона, которого она уже привыкла считать своим обязательным спасителем. Отныне она больше не надеялась.
Последнюю ночь они спали ровно четыре часа в жалкой харчевне, укрывшейся в ущелье Апеннин, и для Марианны этот сон был только стремительной чередой кошмаров и лихорадочных пробуждений и так утомил ее, что она встала до первых петухов и приказала закладывать лошадей. И заря этого дня, который должен был быть последним днем путешествия, встретила берлину и ее пассажиров спускающимися бешеным аллюром к морю. Наступило 15 мая, последний день, но Лукка была уже близко.
— Около тринадцати лье, — сказал хозяин харчевни.
Теперь карета катилась по ровной, идущей вдоль берега моря дороге, напоминавшей аллею парка. Только кое-где попадались остатки плит, свидетельствовавших, что это построенная римлянами древняя дорога Аврелия. Марианна закрыла глаза и прижалась щекой к подушке.
Возле нее Агата спала, как изнуренное животное, согнувшись вдвое, со съехавшим на нос чепчиком. Марианна охотно последовала бы ее примеру, но, несмотря на невыносимую усталость, взбудораженные нервы не давали ей покоя. Хотя солнце и поднялось, открывавшийся пейзаж с черневшими на фоне голубого неба коренастыми приморскими соснами среди покрытых камышом дюн только усугублял ее печаль.
Не в силах сидеть с закрытыми глазами, она машинально стала следить за бегущей по волнам тартаной, которая под треугольным парусом уходила в открытое море. Суденышко казалось таким легким, таким счастливым и свободным! «Вот бы уйти с ним, — подумала Марианна с мучительной завистью, — мчаться по ветру вперед и вперед, забыв все остальное. Как бы это было чудесно!..» Она внезапно поняла, что представляло собой море для человека, подобного Язону Бофору, и почему он оставался таким страстным поклонником его. Это, без сомнения, оно встало между ними и помешало ему приехать к Марианне, когда она так нуждалась в нем. Ибо теперь она была уверена: Язон не приедет… Возможно, он находится на другом краю света, может быть, он вернулся в свою далекую страну, но как бы то ни было, призыв Марианны затерялся в пространстве, и если даже он когда-нибудь найдет своего адресата, будет поздно, слишком поздно. Когда она прочла на прибитой к столбу доске, что до Лукки осталось только восемь лье, в припадке внезапной паники у нее родилась безумная идея. Почему бы ей не попытаться убежать морем? Должны же находиться где-нибудь неподалеку корабли, порт?.. Она сможет уехать и заняться поисками человека, который, возможно потому, что она не смогла его обрести, вдруг стал ей удивительно дорогим, просто необходимым, неким символом ее находящейся под угрозой свободы. Трижды предлагал он ей уехать с ним, и трижды она отказала ему в ослеплении несбыточной любви… Как же глупа она была!..
Изменившимся голосом она окликнула неутомимого Гракха, как ни в чем не бывало напевавшего последнее достижение Дезожье:
99 
