Последние отзывы

  44  

– Мой ребенок... – медленно начала она, подыскивая слова, – он у...

– У своего отца, не так ли? Или по меньшей мере у того, кто захотел стать его отцом? Он у Турхан-бея... или, позволь мне говорить напрямик, у князя Коррадо?

Снова воцарилась тишина, но тишина уже нового качества. Внезапное облегчение, чистые ноты избавления от недуга прозвучали в голосе Марианны, когда она робко спросила:

– Как ты узнал? Кто сказал тебе?

– Никто... и все. Особенно он, я думаю, этот человек, выбравший рабство, чтобы попасть на мой корабль. Он не имел никаких оснований вытерпеть то, что ему пришлось перенести из-за меня и других, если бы он не интересовался кем-то... и этим кем-то была ты. Безусловно, я не сразу это сообразил. Но опутавшая тебя густая сеть непонимания внезапно исчезла в то утро во дворце Хюмайунабад, когда я встретил верную служанку князя Сант’Анна, сияющую от радости и гордости, несущую наследника этих князей к простому купцу неопределенной национальности, которого в нормальных условиях ребенок не должен был интересовать до такой степени, что он забросил из-за него все текущие дела. Но ты, Марианна, когда ты узнала правду?

Тогда она заговорила. Повторив недавний рассказ Жоливалю, она дополнила его всем, что хранила в памяти и душе, чувствуя при этом невыразимое облегчение. Она описала все: ночь у Ревекки, требования князя, пребывание во дворце Морузи, соглашение между нею и ее супругом, козни английского посла, гостеприимство, оказанное ей во дворце на берегу Босфора, и, наконец, внезапный отъезд князя с ребенком, которого он посчитал отвергнутым матерью как раз в тот момент, когда в ней пробудилась материнская любовь. Она рассказала также, как боялась реакции Язона, если бы он узнал, что она вышла замуж за черного...

– Мы решили расстаться, – добавила она, – зачем же в таком случае сообщать тебе об этом и рисковать еще больше разгневать тебя?..

Он невесело улыбнулся.

– Разгневать меня? Значит, в твоих глазах я всего лишь работорговец? – сказал он с горечью. – И ты, очевидно, никогда не поймешь, что в отношении этих негров, среди которых я провел юность и которым я обязан лучшими минутами детства, я считаю вполне нормальным быть их хозяином и все-таки любить их? Что касается его...

– Да, скажи мне, что ты испытываешь, когда думаешь о нем?

– Я не могу сказать определенно. Некоторую симпатию... уважение за его мужество и самоотречение. Но также и гнев... и ревность. Он слишком велик, этот человек! Слишком благороден, слишком далек от других, простых искателей приключений, как я... слишком красив также! И кроме того, он, несмотря ни на что, твой супруг. Ты носишь его имя перед Богом и людьми. Наконец, у него твой ребенок, частица твоей плоти... частица тебя! Видишь ли, иногда бывают моменты, когда я думаю, что этому великому добровольному мученику чертовски везет...

В голосе моряка внезапно послышалась грусть, такая тяжелая и горькая, что она потрясла Марианну. Инстинктивно она покрепче прижалась к нему. Никогда еще, как в эти мгновения, она не ощущала, насколько она близка ему и до какой степени любит его. Она принадлежала ему безраздельно, и, несмотря на все, что она выстрадала из-за него, она ни за что в мире не хотела, чтобы все произошло иначе, ибо страдания и слезы укрепляют любовь...

Пощипывая губами твердые мускулы на его шее, она пылко прошептала:

– Не думай больше об этом, умоляю тебя. Забудь все... Я же сказала тебе, что не останусь женой князя. Мы разведемся. Он полностью согласен, и между свободой и мною осталась только благодаря новым императорским законам простая формальность. Теперь я буду иметь право быть с тобой навсегда. Весь этот кусок жизни исчезнет из моей памяти, как дурной сон...

– А ребенок? Он тоже исчезнет?

Она отстранилась от него, словно он ее ударил. И ему сейчас же показалось, что под нежной кожей молодой женщины каждый мускул напрягся и окаменел. Но так было только мгновение. Глубоко вздохнув, она снова прижалась к нему, обняв изо всех сил в примитивной потребности ощутить реальность их существования вдвоем, долго не отрывала губ от его рта, затем еще раз вздохнула.

– Сколько себя помню, я знала, мне кажется, что никакая радость, никакое счастье не приходит само собой и рано или поздно за все приходится платить. Этому научил меня, когда я была еще совсем маленькой, старый Добс, конюший в Селтоне.

– Конюший-философ?

– Философ – слишком громко сказано. Это был забавный добряк, полный нажитых с годами мудрости и здравого смысла, малоразговорчивый и выражавшийся главным образом пословицами и поговорками, собранными по всему свету, ибо в молодости он служил матросом, в основном у адмирала Корнуэлса. Однажды, когда я хотела во что бы то ни стало поехать на Огненной Птице, самой красивой и самой пугливой из наших лошадей, и когда я начала наливаться гневом из-за того, что он мешал мне это сделать, Добс вынул изо рта постоянно торчавшую там трубку и совершенно спокойно сказал мне: «Если вы собираетесь сломать ногу или даже обе, хотя на их месте может оказаться и голова, валяйте, мисс Марианна. Это ваше дело! Видите ли, я недавно где-то услышал интересную поговорку: „Ты можешь взять все, что пожелаешь, – сказал, показывая человеку все радости земные, Господь, – но потом не забудь заплатить!..“»

  44