11 сентября достигли окрестностей Москвы. Был чудесный день конца лета, весь пронизанный щедро льющимися на землю теплыми лучами солнца. Но сияние света и зелень пейзажа ничего не могли смягчить в царившей тут атмосфере трагедии.

Дорога проходила через село Коломенское, пестрое и веселое, с его старыми, выкрашенными яркими красками деревянными домиками, большим прудом, в котором резвилась стая уток, и пролесками, где светлые стволы берез смешивались с пахучей тонкостью сосняка и российскими рябинами, увешанными гроздьями рубиновых плодов...

Но на западе гремели пушки. И тянулась бесконечная вереница всевозможных повозок, господских экипажей и тележек торговцев, управляемых автоматами с окаменевшими лицами, с глазами загнанных животных. В поднятой ими пыли тонула первозданность вещей и красота осени.

Среди этого безумного столпотворения кибитка с большим трудом продвигалась вперед, словно пловец, пытающийся плыть против мощного течения большой реки. Уже три дня невозможно было сменить лошадей. Расхватали все, и конюшни стояли пустые.

Так что, несмотря на мучительное нетерпение Язона, который хотел ехать днем и ночью, пока не оставят за собой Москву, приходилось каждый вечер делать остановку, чтобы дать отдых лошадям, а мужчины, опасаясь воров, по очереди дежурили.

Кучера больше не было. Последний бежал на почтовой станции в Туле под ударами пояса Язона после попытки увести лошадей. Но вскоре, впрочем, всем пришлось в спешке покинуть станцию и искать убежище в лесу, так как этот пройдоха, отправившийся за помощью в имение князя Волконского, вернулся в сопровождении целой толпы, вооруженной палками. Открытый бдительным Гракхом огонь удержал банду на почтительном расстоянии, дав возможность собраться и уехать. И ужин в тот вечер состоял только из черники и свежей воды.

В непрерывно лившемся безмолвном потоке не ощущалось паники. Кареты и коляски с дворянскими гербами, сделанные в Париже или Лондоне, катились среди телег, дрожек, всевозможных кибиток и просто бревен на четырех колесах, не пытаясь их обогнать. Пожилые мужчины, женщины и дети шагали в пыли, не жалуясь, не глядя по сторонам. Слышался только топот ног и скрип колес, и именно эта тишина производила еще большее впечатление своей угнетающей обреченностью.

Иногда встречался окруженный дьяконами священник, укрывавший под полой черной рясы какую-нибудь драгоценную реликвию, перед которой набожно опускались на колени крестьяне. У ворот проплывавших мимо поместий стояли караульные, старые седовласые солдаты, потерявшие руку или ногу в войнах Екатирины Второй. И непрерывно доносился грохот пушек, словно угроза, словно похоронный звон...

Никто не обращал внимания на заляпанную грязью кибитку, которая упорно пробиралась по течению великого исхода. Иногда на нее бросали безразличный взгляд, но тут же отворачивались, ибо у каждого хватало своих забот...

Но когда достигли окраины села, занявший место Гракха Язон повернул к великолепному входу в большой собор со стройными синими куполами, который вздымался рядом со старинным деревянным дворцом, и остановил лошадей.

– Ехать так дальше – просто безумие, – заявил он. – Мы сделаем объезд, чтобы миновать город и попасть, наконец, на дорогу в Санкт-Петербург.

Дремавшая на плече у Жоливаля Марианна мгновенно отреагировала:

– Почему мы должны объехать город? Двигаться вперед нелегко, я согласна, но мы все-таки двигаемся. Нет никаких оснований куда-то уклоняться, рискуя заблудиться.

– Я говорю тебе, что это безумие! – повторил Язон. – Разве ты не видишь, что происходит, какая масса людей?

– То, что они бегут, меня не пугает. Раз слышно пушки, значит, французы близко и этот поток пройдет через Москву.

– Марианна, – сказал он усталым тоном, – не будем начинать сначала. Я тебе говорил и повторяю, что не желаю встречаться с Наполеоном. Мы договорились, мне кажется, что, если окажемся вблизи армии захватчиков, Жоливаль займется этим таинственным предупреждением, которое ты хочешь передать твоему Императору, и мы позже встретимся на дороге.

– И ты думаешь, что я соглашусь с этим? – воскликнула возмущенная Марианна. – Ты говоришь об отправке Жоливаля к Наполеону, словно это все равно, что отнести письмо на соседнюю почту. В свою очередь, я тебе говорю: взгляни, что нас окружает, посмотри на этот бегущий народ. Такое же творится всюду, и мы не знаем, где находится армия русских. Расстаться сейчас – значит потеряться: Жоливаль никогда не сможет найти нас... и ты это знаешь.

  51