очень нудно 
89 
– Бывают случаи, когда помощь бессильна. По-настоящему милосердно было бы пустить ему пулю в голову, чтобы избавить от страданий. Я так бы и сделала, если б не вы.
– Не лучше ли было поступить так, как вы все-таки поступили?
– Нет, потому что если бы их главарь вовремя не пришел со своей доброй вестью, то не спаслись бы ни вы, ни я, ни прочие жители этого дома. Даже герои, случается, ведут себя как последние свиньи…
– Герои? Они? – презрительно произнесла Гортензия, качнув ногой в сторону верзилы с топором, лежащего теперь рядом со своей жертвой.
– Почему бы нет? Я сегодня видела, как этот человек в одиночку первым бросился под пули, хотя вместо кольчуги на нем была только эта рубашка. Ладно, пошли в дом. Тимур и Гаэтано уберут трупы.
Женщины молча вошли и тут обнаружили, что по их дому словно пронесся могучий ураган. Пропало кое-что из серебра и безделушек. Гортензия подумала, что героям не чуждо бывает и позаботиться о собственных интересах, но вслух говорить ничего не стала.
В тот вечер Делакруа так и не пришел, но ни Гортензия, ни Фелисия не сожалели об этом, хотя обе испытывали к нему поистине дружеские чувства. Сейчас им нужны были тишина и покой, чтобы прийти в себя и позабыть, что на какой-то миг они возненавидели друг друга.
Ночь выдалась спокойной. Революция завершилась, но окончательной уверенности в победе у людей еще не было, хотя статуи Людовика XVI на площади Победы и Генриха IV на Новом мосту украсились трехцветными флагами…
Новости появились на следующий день. Их принес полковник Дюшан. Вчера вечером король наконец отменил свои глупые указы, но было уже поздно. Никто не желал, чтобы он возвращался в Париж, и это было концом его правления. В городе ликовали, но и в ликовании чувствовалась тревога. Никто не успокоится, пока Бурбоны не поймут, что им остается только изгнание. Кроме того, теперь в игру вступили политические штабы, и было еще непонятно, кто же в конце концов победил.
– Похоже, вы не рады, мой дорогой друг? – спросила Гортензия, с самого начала беседы наблюдавшая за настроением офицера. – Правое дело ведь все-таки победило?
– Правое-то оно правое, но только чье? Вот в чем вопрос. Такое впечатление, что мы все это затеяли лишь ради герцога Орлеанского. Он отсиживается в Нейи, но вокруг его имени уже развернули целую кампанию. Старик Талейран тоже не сидит сложа руки. Так что я уезжаю. Вот зашел попрощаться.
– Уезжаете? – хором воскликнули обе. – Но куда?
– В Вену. У меня все с собой, и в дороге я не задержусь. Важно, чтобы те, кто готов нам помогать, поскорее узнали, что Бурбоны пали и для сына императора путь свободен.
– Свободен? – удивилась Фелисия. – Разве вы только что не сказали, что орлеанцы ведут настоящую кампанию? Вы уверены, что сможете вовремя привезти принца, даже если ему дадут уехать?
Дюшан с величайшим апломбом пожал плечами.
– Наши ведь тоже не дремлют. Распространяют портреты римского короля и другие, совсем недавние, на них он такой, как в жизни: белокурый, молодой, гордый! Запомните одно: каким бы ни было новое правительство, стоит только Наполеону Второму появиться на Кольском мосту, как Франция падет к его ногам. Правительство разгонят! А теперь, мои дорогие, я вас покидаю. Однако все же не прощаюсь. Увидимся в соборе Парижской Богоматери в священный день…
Он вышел, влекомый страстью и непоколебимой верой в будущее. Женщины проводили его до крыльца, посмотрели, как он садится в седло, потом в последний раз помахали ему рукой, когда он уже выезжал за ворота. Вскоре затих и стук копыт. Фелисия не сразу пошла обратно в дом. На лице у нее была написана грусть.
– Как бы мне хотелось поехать с ним, – протянула она.
– Такое желание надо стараться подавить! Мало того, что вы просто не в состоянии никуда ехать, подумайте еще и о том, что станется с делом принца, если все бонапартисты из Парижа побегут в Вену? Фелисия, еще ничего не решено. Победу нужно одержать здесь.
Увы, в последние дни плечо Фелисии заживало быстрее, чем сбывались ее политические устремления. Тридцать первого июля герцог Орлеанский принял от депутатов титул генералиссимуса королевства и отправился в Ратушу, где был принят Лафайетом, обосновавшимся там сорок восемь часов назад. Карл же Десятый, выехав из Сен-Клу в Трианон, покинул затем и этот почти что парижский дворец и отправился в Рамбуйе, где должен был ратифицировать назначение своего «орлеанского кузена». На следующий день, лишь часом позднее, он и его прямой наследник герцог Ангулемский отреклись в пользу герцога Бордоского, сына герцогини Беррийской.
89 
