59 
Джим не выдержал, ему необходимо было что-то предпринять, чтобы взбодриться. Вилл не успел и глазом моргнуть, как он принялся барабанить в дверь библиотеки. И вот уже барабанят в четыре руки, спеша нырнуть из этого вечера в наполненный теплым дыханием фолиантов вечер внутри. Очутившись перед выбором сумерек, они предпочли те, которые овеяли их печным запахом книг, когда отворилась дверь и показался отец Вилла с его пепельной шевелюрой. Вместе они пошли на цыпочках по пустынным коридорам, и на Вилла вдруг накатило безумное желание громко свистеть, как он это часто делал, проходя на закате мимо кладбища; тем временем отец расспрашивал, почему они опоздали, и оба пытались вспомнить те места, где прятались в этот день.
Они прятались в старых гаражах, прятались в старых амбарах, прятались на самых высоких деревьях, на какие только могли залезть, но прятаться было скучно, а скука была хуже страха, так что они слезли вниз и пошли к начальнику полиции и отлично побеседовали с ним, двадцать минут чувствовали себя в полной безопасности в участке, и Виллу пришло в голову совершить обход городских церквей, и они взбирались на все колокольни, пугая голубей, и, возможно, в церквах, особенно на колокольнях, они тоже были в безопасности, а может быть и нет — во всяком случае, им казалось, что там они защищены. Но затем их вновь одолела скука и надоело однообразие, и они были уже готовы сами отправиться в Луна-Парк, лишь бы чем-нибудь заняться, когда, на их счастье, солнце зашло. С той минуты и до самой этой поры они отлично провели время, подкрадываясь к библиотеке, как если бы речь шла о крепости, возможно, захваченной арабами.
— И вот мы здесь, — прошептал Джим и остановился. — Почему я шепчу? Читатели ведь все ушли. Черт возьми!
Он рассмеялся, но тут же оборвал смех.
Ему показалось, что кто-то крадется в подземных склепах вдали.
Но это всего лишь его собственный смех удалялся на кошачьих лапах между стеллажами.
Тем не менее они так и продолжали разговаривать шепотом. Будь то глухие леса, или темные пещеры, или сумрачные церкви, или слабо освещенные библиотеки — они все умеряют ваш пыл, приглушают чувства, так что вы переходите на шепот и тихие возгласы, опасаясь вызвать к жизни призрачных двойников вашего голоса, которые долго после вашего ухода будут обитать в коридорах.
Достигнув маленького кабинета, они обошли вокруг стола, где были разложены книги, которые Чарлз Хэлоуэй читал много часов подряд, и в первый раз поглядели друг на друга, и увидели на лицах такую жуткую бледность, что не стали делиться своими ощущениями.
— Валяйте все сначала. — Отец Вилла подвинул им стулья. — Прошу.
И мальчики поочередно, не перебивая друг друга, поведали о странствующем продавце громоотводов с его предсказаниями грозы, о полуночном поезде, о молниеносно заселенном луге, надутых луной шатрах, о безутешно рыдающей без чьего-либо участия каллиопе, рассказали также про залитую полуденным солнцем обыкновенную дорожку, по которой бродили сотни христиан, но никто не натравливал на них львов, только подстерегал лабиринт, где время путалось в каскадах зеркал, да стояла «неработающая» карусель, рассказали про вечерний час, когда все разошлись, про мистера Кугера и про мальчика, чьи глаза повидали воспаленно поблескивающие внутренности мира — воплощение томящихся в ожидании кары самых мерзостных грехов и пороков, — этого мальчика с глазами мужчины, живущего вечно, видевшего слишком много, желающего умереть, но не знающего — как…
Мальчики остановились, чтобы перевести дух.
Мисс Фоули, снова Луна-Парк, обезумевшая карусель, древняя мумия Кугер, глотающая лунный свет, выдыхающая серебряную пыль, мертвая, потом воскрешенная в кресле, где зеленая молния воспламенила его кости и весь он превратился в сухую грозу без раскатов грома, парадное шествие, яма перед табачной лавкой, прятки, и вот наконец они здесь, и весь сказ.
Долго отец Вилла смотрел незрячими глазами на середину стола. Потом губы его зашевелились.
— Джим, Вилл, — сказал он. — Я верю.
Мальчики опустились на стулья.
— Всему-всему?
— Всему.
Вилл вытер глаза.
— Господи, — глухо произнес он, — я сейчас разревусь.
— Сейчас не время! — сказал Джим.
— Не время.
И отец Вилла поднялся, набил табаком свою трубку, поискал в карманах спички, вытащил помятую губную гармонику, перочинный нож, неисправную зажигалку, блокнот, которым обзавелся, чтобы записывать великие мысли, да так ничего и не записал, — все эти предметы он разложил как оружие в войне пигмеев, которая могла быть проиграна, даже не начавшись. Оценивая взглядом этот хлам, покачивая головой, он отыскал наконец помятый спичечный коробок, раскурил трубку и принялся размышлять, прохаживаясь по кабинету.
59 
