Особенно,... 
57 
Бабушка пронзила его взглядом, словно иголками.
— Вы только занесите живенько этот вот ящик прямо ко мне. Премного благодарна.
Она повернулась и пошла в деревню. Мужчины смотрели, как старуха ковыляет по тропинке, становясь все меньше и меньше, пока совсем не исчезла из виду. Переглянулись, уставились на гроб и поплевали на руки.
Через пять минут они с трудом протиснули свою ношу в узкую дверь белого домика бабушки Лаблилли и осторожно поставили возле пузатой печки.
Она налила всем по стаканчику.
— Теперь давайте снимем крышку. Не каждый день ведь встречаешь старого дружка!
Мужчины не тронулись с места.
— Что ж, не хотите, так я сама. — Она ковырнула гроб палкой, еще и еще раз, обламывая наросшую за долгие годы земляную корку.
По половицам резво засеменили пауки. В комнатке распространился густой дух, словно от вспаханной по весне земли. Тут уж мужчины подцепили неподатливое железо сильными пальцами. Бабушка отступила на шаг.
— Поднимай! — Она повелительно взмахнула своим сучковатым жезлом, будто какая-то древняя богиня, и крышка повиновалась.
Мужчины опустили ее на пол и повернулись.
Все разом охнули: словно осенний ветер ворвался в комнату.
В воздухе, кружась, медленно оседали золотые пылинки. Перед ними, как живой, лежал Уильям Симмонс. Казалось, он просто спит: на губах застыла легкая улыбка, руки сложены на груди. Принаряжен как в гости, только идти-то ему теперь совсем некуда.
Из груди бабушки вырвался слабый жалобный крик:
— Да он ведь совсем нетронутый!
И правда, время пощадило его, как засушенного жучка. Чистая, белоснежная, гладкая кожа. Красивые глаза, словно лепестками, прикрыты нежными веками, губы сохранили свой цвет, пышные волосы гладко причесаны, галстук завязан, и ногти аккуратно подрезаны. В общем, он остался таким же, как в тот день, когда гроб опустили в безмолвие могилы и засыпали землей.
Бабушка закрыла рот руками, с трудом дыша, напрягая слезящиеся глаза. Она почти ничего не видела.
— Где мои очки?
Стали искать их.
— Неужели так трудно найти очки? — кричала старуха. — Ладно, не надо. — Она подошла к нему совсем близко. Все затаили дыхание. В комнате стало совсем тихо.
Она стояла над открытым гробом и судорожно вздыхала, что-то приговаривая воркующим, дрожащим от волнения и слабости голосом.
— Господи, он сохранился каким был, — сказала одна из женщин, пришедших в дом. — Не рассыпался в прах!
— Такого не бывает! — произнес Джозеф Пайке.
— Но ведь случилось же, — возразила женщина.
— Шестьдесят лет под землей, и свеженький как огурчик! Ясно ведь, что такого не бывает!
Заходящее солнце, прощаясь, заглянуло в каждое окошко, среди цветов устраивались последние мотыльки и сами превращались в новые яркие лепесточки.
Бабушка Лаблилли вытянула над телом дрожащую сморщенную руку:
— Земля его сохранила. Земля и здешний воздух. Сухая почва спасает от тлена.
— Он молодой, — тихо произнесла одна из женщин. — Совсем еще молодой.
— Да. — Старуха не отрывала взгляда от своего жениха. — Вот он лежит передо мной в гробу, и ему все еще двадцать три. А я стою здесь, и мне уж под восемьдесят!
Она закрыла глаза.
— Не надо, бабушка… — Джозеф Пайке осторожно тронул ее за плечо.
— Он такой свеженький и красивый, а я… — Она зажмурилась изо всех сил. — Вот я склонилась над ним, но мне никогда не стать прежней, и даже мечтать о таком нельзя, так и буду старой клячей на тонких кривых ножках… О Господи! Смерть оставляет людям молодость. Только посмотрите, как хорошо она с ним обошлась. — Бабушка медленно провела руками по увядшему лицу и телу, повернулась к остальным: — Смерть добрее жизни. Почему и я не умерла тогда? Теперь мы оба остались бы такими, как в день свадьбы. Лежала бы я в гробу, в белом венчальном платье, вся сплошь в кружевах, закрыв глаза, словно оробела. А ручки сложены на груди, будто я молюсь.
— Будет тебе причитать, бабушка!
— Я имею право причитать! Почему, почему я тоже не умерла? И не стояла бы такой сегодня, когда он вернулся повидать меня!
Ее руки вновь слепо метнулись к лицу, ощупывая каждую морщинку, оттягивая обвисшую кожу, шаря во рту, беззубом и высохшем, дергая седые редкие пряди и поднося их к невидящим от горя глазам.
57 
