Особенно,... 
104 
Ни шагов, ни шелеста платья я не слышала, но когда резко обернулась, затылком почуяв неладное, передо мной стояла смутно знакомая тетка, облаченная в ночную рубашку с многочисленными кружевами и рюшами. На голове у женщины «красовались» огромные бигуди, лицо было неприятное, отечное и вдобавок такое кислое, словно не просто уксусу хлебнула, а питалась им последние несколько лет. Вокруг глаз синяками темнела размазавшаяся тушь, на верхней губе мухой сидела бородавка.
- Ззздраааствуйте...- пролепетала я, пятясь от огромной рамы.
Тетка шевельнула губами и вяло помахала в ответ.
Благородной даме надлежало упасть в обморок, но у меня никогда не получалось сделать это достаточно правдоподобно, поэтому я решила не позориться.
И незамысловато заорала.
* * *
Еще пара секунд - и хриплый теткин фальцет разнес бы зеркало вдребезги, но избыток звука благополучно ушел в распахнувшуюся дверь.
- Госпожа изволила проснуться? - почтительно осведомился стоящий на пороге мальчишка, сгибаясь в таком низком поклоне, что остановил его только пол.
«Слуга», - поняла я, и это неожиданно вернуло мне самообладание. Закатывать истерику перед прислугой?! Ни одна Рудничная до такого не опустится.
- Изволила, - кашлянув, подтвердила я. - А...
- Сию минуту, госпожа! - Мальчишка метнулся за дверь, и там кто-то торопливо сунул ему в руки тазик с водой и полотенце.
- Ты... это...- Я беспомощно огляделась. Помимо кровати и будуара в комнате имелись два высоких стула с роскошными набивными спинками, письменный стол на резных ножках, облицованный перламутром, треножник, над которым парил окутанный дымкой хрустальный шар, и целый стеллаж книг вперемежку с разнообразными склянками. На противоположной стене россыпью висело несколько мечей и ножей с причудливо извитыми клинками. - Ну... поставь где обычно.
Мальчишка хлопотливо опустился на колени, ловко водрузил тазик себе на загривок, придерживая снизу, и застыл каменным изваянием.
Я так опешила, что несколько секунд дополняла скульптурную композицию «Омовение богатой самодурки». Служба службой, но если заявить той же Анюре, что я желаю использовать ее в роли подставки под рукомойник (интересно, а как с ванной?), то тазик мигом окажется у меня на голове.
Мальчишка бдительно следил за мной из-под челки, готовясь поймать даже намек на приказ.
Я быстро и бестолково умылась. На полотенце остались разводы от туши, смутив меня еще больше.
- Э-э-э... все, можешь идти. - Я сложила пушистую, мягкую материю пятнами внутрь и вежливо повесила обратно слуге на шею.
И вот тут-то мне впервые удалось его удивить. К тому же непонятно чем.
- Госпожа отпускает меня? - недоверчиво переспросил мальчишка.
- Ну да... а что? Ты хочешь остаться? - Может, у него есть еще какие-нибудь обязанности? Например, халат за плечи подержать или кровать застелить?
- Как будет угодно госпоже, - поспешно заверил меня слуга и, подхватив тазик, стрелой вылетел из комнаты.
Дверь качнулась туда-сюда. Я изумленно моргнула: мальчишку так проворно сменила девица в простеньком зеленом платьице, что, не держи она в руках подноса с кофейником и пирожными, я бы решила, что постреленок в нее превратился.
Еще один подобострастный поклон. На сахарнице звякнула крышечка. Служанка разом побелела от страха, но, видя, что я не собираюсь распекать ее за «оплошность», скоренько взяла себя в руки и засуетилась, накрывая на столик.
Кофепитие протекало в полнейшей тишине. Девушка, кажется, даже не дышала. Не шевелилась так точно. Вкуса напитка я не почувствовала и только в конце спохватилась, что на подносе стояло две чашечки. Зачем? Если в одной случайно утонет муха? Выпивать со слугами тут явно не принято. Девушка, впрочем, как-то странно косилась на вторую чашечку, но когда мы столкнулись взглядами, тут же потупилась.
Пугать бедняжку россказнями о переселении душ я, понятное дело, не стала - чего доброго, вообще помрет от страха. Надо как-то добраться до здешних хозяев и стребовать объяснения с них.
- Господин просил передать, что ждет вас в трапезной, - робко напомнила служанка, словно прочитав мои мысли. Так это был не завтрак? А я-то нервно сжевала все пять пирожных и есть уже не хотела. Впрочем, оно к лучшему: сладкое придало и сил, и решимости. Теперь мне хотелось уже не рыдать, а ругаться и требовать у неведомого злодея объяснений.
104 
