Последние отзывы

  120  

В голосе было что-то вроде удивления, словно она до сих пор не может привыкнуть к мысли, что ее жизнь, по существу, началась тут, где-то возле этого дома, на виду у этих деревьев, холмов.

– Когда Аманда писала это письмо, то определенно знала, – согласилась Мегги. – И наверняка испытывала одиночество, отчаяние, страх. Но ничего такого в письме нет, верно? Как ни ищи, не найдешь. Какой же сильной и благородной надо быть! Удивительная женщина!

Она взяла письмо из рук Шаннон, снова пробежала его глазами.

– Из того, что нам стало известно от человека, которого нанял Роган, семья отвергла ее, – с болью сказала Брианна. – Какой ужас!

– Да, – в голосе Шаннон звучала печаль, – когда мать открылась им, они не пожалели ее, а заставили уйти из дома, требовали, чтобы она тайно избавилась от ребенка. От меня, – добавила она с некоторым удивлением, поглядев на обеих сестер. – Больше всего на свете они боялись огласки.

– Но ведь они католики! – воскликнула Брианна. – Как могли настаивать на аборте? Как хорошо, что она этого не сделала!

– Иначе мы бы вряд ли познакомились с тобой, – улыбнулась Мегги.

– Да, она очень хотела ребенка, – подтвердила Шаннон.

– Тебя! – с нажимом сказала Брианна и облегченно рассмеялась.

Шаннон развернула последнее письмо. Она читала его с тяжелым сердцем, несмотря на то, что в нем сквозила радость. А возможно, именно поэтому.

«Возможно ли такое?» – спрашивала она себя. Откуда радостное чувство у женщины, столь обиженной судьбой? Никакого намека на беспокойство, страх, обиду. Даже между строк они не читались. Зато ясно проглядывало полное отсутствие раскаяния, что она совершила нечто позорное, греховное, и мыслей таких не было!

Не оставалось сомнения, что она уже твердо сделала свой выбор – и этим выбором была новая жизнь, которая тогда зрела в ней.

Семья грозит отлучением, лишением средств к существованию и вообще наследства – для нее это ничего не значит. Она поставила на карту все во имя ребенка в своем чреве.

– Мать пишет ему здесь, что она не одна, – произнесла Шаннон дрожащим голосом, не отрывая глаз от письма. – Это неправда. В то время она была совершенно одна и поехала на Север искать работу. Потому что у нее не было ни семьи, ни денег, ни пристанища.

– Только ты, – откликнулась Брианна.

– Она ни разу ни о чем не попросила его, – потрясенно продолжала Шаннон, – даже не намекнула, чтобы приехал, и не пыталась приехать к нему сама. Просто писала, что любит и что собирается уехать в другое место. Больше ничего.

– Она сделала все, – одобрительно сказала Мегги, – чтобы он оставался отцом своих детей, которые у него уже были. Не хотела, чтобы он разрывался. Возможно, чувствовала, что он мог бросить все и рвануться к ней, а потом бы оба мучились от содеянного. Как благородно с ее стороны!

– Она не переставала любить его, – не в первый уже раз удрученно повторила Шаннон. – Как все это печально! Она помнила о нем, когда умирала. Так же, как он не забыл о ней в свой роковой час. Они оба потеряли то, что многие люди даже не находят. А ведь все могло быть по-другому, – добавила она с глубоким вздохом.

– Трудно сказать, что и как могло быть. – Брианна осторожно взяла письма из рук Шаннон, снова обвязала тонкую пачку выцветшей красной ленточкой. – Всегда нелегко судить о том, что найдешь, что потеряешь… Но ты не считаешь, Шаннон, что мы сейчас сделали для них обоих все, что могли? Тем, что мы здесь, вместе, одной семьей. Все три сестры.

– Она думает именно так, Бри. – Мегги крепко сжала плечи Шаннон. – Пусть только попробует думать по-другому!

– Да, – согласилась Шаннон, поневоле улыбнувшись. – Это единственное, в чем я сейчас твердо уверена.

Брианна протянула ей письма.

– Они твои. Думаю, она бы хотела, чтобы они остались у тебя.

– Спасибо…

Они были такими легкими, эти три конверта, три листка бумаги. И такими весомыми, включавшими сложный период жизни ее матери и ее самой.

– Пойди, прими горячую ванну, – заботливо предложила Брианна, как всегда рассудительная и практичная. – И отдохни. Ты мало спала сегодня.

Совет был неплох, и Шаннон последовала ему. Но, войдя к себе в комнату и включив свет, первым делом бросилась к своей картине. Сейчас та притягивала ее с новой силой, хотелось подольше на нее смотреть.

Она вглядывалась в мужчину, в белого коня, в женщину, находившуюся тут же. Поблескивала медная пряжка, сверкал заткнутый за пояс меч. Развевались каштановые волосы женщины, порыв ветра приподнял накидку.

  120