... 
42 
Кристоффер плохо спал в эту ночь, чему в немалой степени способствовал неудобный для спанья диван.
Он не имел обыкновения молиться, но на этот раз ему пришлось это сделать.
— Господи! Уже второй раз я обращаюсь к тебе по поводу Марит из Свельтена. Дай ей выжить, прошу тебя об этом искренне и горячо. Но — я ставлю условия, хоть это и непозволительно — сделай так, чтобы она забыла все то, что я сказал ей, когда она была в бреду! У меня теперь такие прекрасные отношения с Лизой-Меретой, она обещала быть более сговорчивой… да, обещала обуздать свою ревность, так что если Марит очнется и вспомнит все, это будет просто катастрофой!
Понимая, что это была одна из самых удивительных просьб, с которой когда-либо обращались к Господу, Кристоффер лег и попытался снова уснуть.
Бенедикте встала так же рано, как и Кристоффер. Оставив Андре на попечение медсестрам, которые им восхищались, она вместе с Кристоффером пошла делать обход «своих» пациентов.
Бернту Густавсену стало гораздо лучше, и у Кристоффера отлегло от сердца. Гнойнички на теле еще остались, но температура значительно снизилась.
С другими было то же самое. Все чувствовали себя выздоравливающими и уже подумывали о возвращении домой. Больница была переполнена, многие лежали здесь дольше положенного срока в связи с эпидемией.
Крестьянин был в своем прежнем веселом расположении духа, ему было совершенно наплевать на то, что лицо его было покрыто гнойничками, словно у какого-то заморыша-подростка. Что же касается Сандера…
Бенедикте с трепетом приблизилась к его постели. Но он просиял, увидев ее, и спросил, не забыла ли она о своем обещании.
— Об Андре? Да, конечно, ровно в десять часов мы будем под окном. Ты в состоянии встать с постели?
— Ничто на свете не помешает мне сделать это! Я буду спрашивать у медсестер время каждую минуту!
— Я могу тебе одолжить свои часы, — сказал с улыбкой Кристоффер и протянул ему карманные часы.
Сандер горячо поблагодарил его. И они направились дальше, беседуя на ходу.
Подойдя к корпусу, в котором лежала Марит, они постояли некоторое время возле дверей, потому что Кристофферу нужно было собраться с мыслями.
Никогда до этого он не чувствовал такой раздвоенности в душе.
Мимо торопливо прошла медсестра.
— Как дела у Марит из Свельтена? — воспользовавшись случаем, спросил он. — Она еще жива? Остановившись, медсестра сказала:
— Да, жива! Это просто чудо, но создается впечатление, что она пришла в себя. Не сразу, конечно, но нам показалось, что дыхание у нее стало сильнее.
Закрыв глаза, Кристоффер напряженно глотнул слюну. Он почувствовал огромное облегчение, смешанное с каким-то постыдным беспокойством.
— Что с тобой, Кристоффер? — спросила Бенедикте. Ему пришлось прислониться к стене.
— Думаю, я совершил непростительную оплошность, — подавленно произнес он. — Дело в том, что я, желая, чтобы она почувствовала радость хоть в последние мгновенья жизни, сказал ей, что я… что я очень ценю ее и…
— Ты сказал, что любишь ее… — проницательно заметила Бенедикте. — И что еще?
— И еще… я попросил ее выйти за меня замуж. Она умирала, она была в коматозном состоянии, но по щекам ее текли слезы. Слезы радости! Да, я знаю, что нравился ей, поэтому мне и хотелось ее обрадовать, сказать ей, что я разделяю ее любовь.
— Тебе следовало сказать мне об этом.
— Нет, нет, — горячо возразил он. — Мне хотелось, чтобы она выжила. И еще больше мне хотелось, чтобы в ее бедной жизни была хоть какая-то радость. Но… но, Господи, что мне делать, если она обо всем вспомнит? В таком случае я окажусь сразу при двух невестах! Так не годится!
— Неужели так трудно сделать выбор?
— Нет, конечно, нет, но мне не хотелось бы так смертельно ранить Марит.
Бенедикте удивленно уставилась на него.
— Это не совсем то, что я думала… Но ты, конечно, должен прислушиваться к собственному сердцу, все остальное неважно.
Она хотела уже направиться дальше, но он схватил ее за руку и снова повернул к себе.
— Что ты имеешь в виду? Ведь не считаешь же ты, что я… Нет, ты просто с ума сошла!
— Выбирай сам, Кристоффер, я не имею права вмешиваться во все это, — устало произнесла она.
— Нет, скажи, что ты имеешь в виду! Она глубоко, прерывисто вздохнула.
42 
