Последние отзывы

  127  

… Рассказ подходил к концу, как кони вдруг стали.

— В чём дело, любезный? — окликнул молодого ямщика Ивенский.

Тот обернулся, сдёрнув с головы косматый малахай, и не просто ответил — взвыл отчаянно:

— Барин! Не угодно ли взглянуть? Там такое деется, такое творится — страсть! Ой, пропали наши душеньки-и! — закручинился.

Творилось страшное.

Вперёд уходила неплохая, накатанная дорога. Справа стеной стоял хвойный лес. Слева едва не до самого горизонта было пусто: может, поля тянулись, может, луга — одним словом, равнина. Чуть овражистая, чуть холмистая, прорезанная извилистым руслом малой речки — его, занесённого снегом, обозначали заросли красноствольной вербы, желтоватого тростника и бурого рогоза.

И по этой широкой, скучной равнине катилось с быстро нарастающим гулом нечто немыслимое — будто волна шла. Низко, над самой землёй, полыхали синие молнии. Клубился не то снег, не то дым, и в этих гигантских клубах выло, визжало, мельтешило что-то живое. Или похожеена живое. Потому что ясно было: ничему по-настоящемуживому в кошмарном вихре не уцелеть.

Оно приближалось неотвратимо, и негде было искать спасения, некуда бежать. Ударил шквал ветра, полегли, затрещали сосны да ели, роняя тяжёлые сучья; только сунься — прибьёт. Задрожала кибитка — того гляди, опрокинется, несчастные лошади сбились в кучу, их отчаянное ржание влилось в общий многоголосый рёв и свист.

Кажется, Тит Ардалионович тоже орал, хоть сам себя и не слышал. Зато слышно было, как перепуганный ямщик тоненько выкрикивает слова византийской молитвы, крестится левой рукой, а правой творит символы старой веры.

— А-а-а, спаси нас, гре-ешны-ы-ых!

Роман Григорьевич привык встречать опасность в лицо. Подавив недостойное, но, к счастью, мимолётное желание забиться на дно кибитки, он выскочил наружу — и едва устоял на ногах под порывами ветра, судорожно уцепившись за оглоблю. Определёно, это был не самый умный поступок в его жизни, но одолело болезненное любопытство. Отчаянно захотелось узнать, отчего они все сейчас погибнут.

Узнал, увидел.

Это был не простой вихрь, вызванный силами природы, и не из дыма или снега, точнее, не только из дыма и снега он состоял. Духи кишели и роились в нём, тьмы и тьмы самых уродливых духов, каких только может представить человеческое воображение. Рогатые и безрогие, клыкастые, когтистые, мохнатые и голые, толстые как бочонки и тощие как скелеты, криворожие, косоглазые, голодные. Мелькали гадкие рыла, мелькали лапы, копыта и хвосты. Неведомая сила гнала их вперёд и вперёд, Они хотели жрать, и жрали друг друга, и тут же снова множились. Плодились и жрали, жрали и плодились. Это происходило так стремительно, что глаз обычного человека ни за что не различил бы столько подробностей. Роман Григорьевич этого не знал, и не удивлялся, просто смотрел. Время для него будто остановилось. «Бесконечны, безобразны… — вертелось в голове. — Сколько их, куда их гонит? Кто их гонит? Это не может быть случайностью… Ведьмак! Я вижу тебя! Я знаю, где ты! Ты умрёшь, умрёшь! Вот он, воплощённый Хаос — зри!»

— Яйцо!!!

Откуда-то возникло белое, ни кровинки, лицо Удальцова. Дрожащие пальцы протянули кроваво-красное кашне. Сорвал — и оно унеслось к лесу, подхваченное ветром. Стукнул яйцом об оглоблю, один раз второй — крепкое! Не иначе, утиное… С третьего раза треснуло, мерзкая зеленоватая жижа вытекла на ладонь, потом блеснуло острое, длинное…

— Огня!!!

Чиркнула шведская спичка — учёные горьким опытом, запаслись в придорожной лавочке, проезжая через в Муром; забрали весь запас, двадцать коробок, изрядно удивив хозяина. Он прежде никогда не встречал столь падких до спичек господ. Испугался даже: уж не нигилисты ли, не вздумали ли весь мир поджечь. Потом рассудил так: на целый мир двадцати коробков всё одно не хватит, и потом, не его это дело. Его дело — выгодно продать товар, а за нигилистами пущай полицейские досматривают, им за то деньги платят…

Спичка чиркнула и погасла на ветру. Взял сразу три, кое-как запалил, прикрывая собой. Поджёг пук соломы — а визжало и выло уже вокруг, ещё минута, и разорвут, и по ветру развеют, и следа не останется от трёх сыскных чиновников, трёх лошадей и одного ямщика…

Роман Григорьевич сунул иглу в пламя. Пальцы немилосердно жгло, металл быстро накалялся, боль становилась нестерпимой. Только бы выдержать!..

  127