— Раньше я должен доложить своему начальству об убытии, — возразил Ивенский.
— Не беспокойтесь, мы уведомим господина Окаймлённого сами, — небрежно махнул рукой Иванов.
— Но мне хотелось бы сделать это лично, — вздохнул Роман Григорьевич. — Видите ли, я многим обязан этому человеку…
Иванов пожал плечами.
— Пожалуйста, как вам будет угодно! Лично так лично. Мы ведь никуда не спешим.
Окаймлённый и Удальцев ещё не завершили встречу, превратившуюся из служебного представления в приватную беседу, когда Роман Григорьевич вернулся в кабинет своего начальника, теперь уже почти бывшего.
— Ваше высокоблагородие, позвольте? — нужно было очень хорошо знать пристава Ивенского, чтобы догадаться, что тот, сохраняя видимое спокойствие, на самом деле взволнован до крайности. Максим Семенович Окаймленный своих подчинённых знал прекрасно.
— Роман Григорьевич? Что-то случилось? — добродушная улыбка сползла с его широкого лица, сменившись выражением тревоги. — Вы можете идти, милейший Тит Ардалионович, душевно рад знакомству. Надеюсь, вам понравится служить у нас.
— Боюсь, уже нет! — непонятно и неприятно усмехнулся Роман Григорьевич, и Титу Ардалионовичу отчего-то сделалось не по себе. — Удальцев, будьте добры, не уходите далеко. Дождитесь меня у дверей.
Младший надзиратель тихо выскользнул прочь, так ничего и не узнав.
— Ну же, Роман Григорьевич, не томите! Что за беда?
— Особая канцелярия. Вы были правы, Максим Семёнович, я только что имел беседу с их агентом.
— И?
— Мне предложили выбор. Либо я перевожусь на службу к ним, либо…
— Некая безвредная процедура? — перебил Окаймлённый, с горькой усмешкой. — Надеюсь, вы им не отказали, Роман Григорьевич? Знавал я человека, которому пришлось эту процедуру пройти. После неё он сделался полнейшим идиотом, из тех, что ложку в ухо несут.
— Я согласился на перевод.
Максим Семёнович шумно перевёл дух. Трудно найти на свете молодого полицейского, не мечтающего о службе в Особой канцелярии. Но в Романе Григорьевиче он отчего-то уверен не был, ведь тот всегда себе на уме.
— Вот и славно! Вот и служите Государю и Отечеству! А для всех нас было честью служить с вами, да! — Он поднялся со своего места под портретом государя Павла II Иоанновича, [13]а сын его брата Николая I Павловича — Александр II), вышел из-за стола, и отечески обнял бывшего подчинённого.
Роман Григорьевич хотел ответить весело и иронично, но голос отчего-то перехватило, и он сказал почти шёпотом.
— Максим Семёнович, они сказали, по завершении дела я могу вернуться. Я вернусь?
— Не вздумайте! — горячо возразил тот. — Не ломайте свою жизнь. Вы были лучшим из служащих нашего Отделения, второго такого как вы уж не будет, наверное… Но вы — птица другого полёта, я всегда это знал. Служите с честью и впредь! И мальчика этого, Тита Ардалионыча, вы ведь с собой забираете, я правильно понял? Поберегите его, не позвольте сломать. Мне кажется, из него должен быть толк.
Они простились. Надо бы радоваться, но кабинет начальника Роман Григорьевич покидал с тяжёлым сердцем. «И Максима Семеновича жаль бросать, — думал он, — и папенька, пожалуй, не одобрит…» Под дверью встревоженным тушканчиком маячил Удальцев.
— Собирайтесь, — велел ему Ивенский коротко. — Едем.
— Куда? По свидетелям? — обрадовался тот, он ждал чего-то худшего.
— Нет. В Особую канцелярию служить! Нас с вами туда переводят.
— А?! — только и смог вымолвить Тит Ардалионович. Он ничего, решительно ничего не понимал.
— Я вам чуть позже всё объясню, — обещал Роман Григорьевич мягко. — А теперь нас ждут.
Удивительно буднично произошёл перевод. Экипаж остановился подле высокого, старого строения на углу Мясницкой и Лубянской. Дом этот был хорошо известен в Москов-граде, и пользовался самой дурной славой. По ночам с ним творилось неладное: в зарешеченных окнах мелькали синие огни, по стенам мелькали блики, струилась туманная дымка… Да, потусторонней твари здесь водилось не меньше, чем на зловещих Капищах.
— Слышал, у вас тут и призраки обретаются, — мимоходом спросил Ивенский у провожатого. — Отчего же не выведете?
Господин Иванов в ответ плечами пожал.