68 
— А что слышно, не ходит ли нынче по Пальмире тиф, или, упаси боже, холера?
Агенты переглянулись, озадаченные столь неожиданным вопросом.
— Специально мы не интересовались, но кажется, нет, — ответил Ивенский.
— Хочется верить, — мрачно молвил Ларцев и поспешил ретироваться.
— И зачем приходил? — недоумённо пробормотал Роман Григорьевич, глядя ему вслед. — Неужели Особая Канцелярия ведает ещё и эпидемиями? Для чего же тогда санитарная служба введена? Прав был этот старый зануда Понуров — никакого порядка в стране!.. Удальцев, если вас не затруднит, выгляньте в коридор, не болтается ли там без дела кто-нибудь из нижних чинов?
— Болтается! — оповестил Тит Ардалионович, высунув нос за дверь. Там, на скамье у стены, дремал в ожидании приказаний упитанный ефрейтор.
— Прекрасно! Дайте ему денег… сейчас… — Роман Григорьевич извлёк кошель. — Вот. Пусть живо слетает в булочную и в бакалею, купит свежего калача и какой-нибудь колбасы. Поедем с вами нежить допрашивать.
Нельзя сказать, что Удальцев что-то понял, нельзя сказать, что к способу передвижения упитанного ефрейтора был применим глагол «слетать», но поручение он, так или иначе, исполнил. Доставленный калач оказался так хорош, что по дороге господа агенты обгрызли у него горячую верхнюю корку — приятно по морозцу! На варёную колбасу они не позарились, показалось, что с душком. Правильно показалось. Это ефрейтор, шельма, сэкономил, выкроил своим ребятам на пряники.
— Копчёную надо было брать, — тревожился Роман Григорьевич. — Вдруг не понравится?
К счастью, осиротевший понуровский домовой был неразборчив: и калач объеденный смолотил в один присест, и колбасой не побрезговал. И допрашивать его не пришлось — исчез. Но не бесследно.
Едва Тит Ардалионович успел протянуть разочарованно: «Эх, вот это да-а! Накормили, называется!..» как в полутёмной комнате сделалось заметно светлее — окна, мгновение назад плотно зашторенные, вдруг сами собой оказались открытыми.
— Странно, — удивился Ивенский, машинально выглянул во двор, и тут же испуганно отпрянул. — Нет, это не странно, это с ума можно сойти! Может, я всё-таки сплю до сих пор?!
Куда только подевались косые, по форме похожие на пустынные барханы сугробы, наметённые за ночь злой вьюгой? За окном, насколько позволял обзор, была видна только серая, промёрзшая до трещин земля да голая мостовая с застывшими потёками помоев, лишь на крышах сараев чуть поблёскивал налёт инея. Ни белого пятнышка нигде, ни снежинки!
Но преобразился не только окружающий ландшафт. Сама комната тоже изменилась, причём в лучшую сторону. Со старого персидского ковра бесследно исчезло и тёмное пятно засохшей крови, и зловещий белый контур, очерченный мелом вокруг мёртвого тела. Бурых брызг на стенах тоже не осталось. Потайной шкаф, едва не угробивший в своё время второго пристава Ивенского, стоял плотно закрытым, замаскированным под стенную панель. В общем, не сохранилось ни единой детали, напоминавшей о недавнем убийстве.
— Это домовой так прибрался? Зачем? — прошептал Удальцев, ему отчего-то стало жутко.
Если Роман Григорьевич и собирался ему ответить, то не успел. Потому что из глубины дома вдруг послышались шаркающие шаги. Скрипнула половица, раздвинулась дверная занавеска…
— Ой, мамочка! — простонал Удальцев, помимо воли шарахаясь за спину Романа Григорьевича. — Это же…
Да, это был он. Аскольд Аскольдович Понуров, адепт белыя и чёрныя магии, собственной персоной. Не призрак с перерубленной шеей — призрака Удальцев не испугался бы. Живой. И шея его — вот ужас! — была в полном порядке, как новенькая.
— Господин Понуров?! — позвал Роман Григорьевич замогильным голосом, он был потрясён не меньше своего юного помощника.
Но бывший покойник и ухом не повёл. Он прямиком направился к стене, скрывающей тайник. Подошёл, пошарил рукой, надавил. В стене образовалась щель, маг извлёк из неё тяжёлую стеклянную банку тёмного стекла с плотно притёртой крышкой, поставил на ковёр возле своих ног…
— Ай! — вскрикнул Удальцев и резво отскочил.
Прямо перед ним, буквально в двух-трёх дюймах возникла новая фигура. Она соткалась из воздуха, ставшего струйчатым и дрожащим, как бывает в жару над раскалённой мостовой. Она была зловеще-чёрной, закутанной в опереточного вида плащ — такие обычно надевают на сцене актёры, играющие коварных злодеев и благородных разбойников, но невозможно представить, чтобы кто-то разгуливал в нём по морозному Москов-граду.
68 
