– Даже интересно, что должно произойти, чтобы вы хоть на минутку перестали болтать всякую чепуху? – возмутился гном. – Откуда у вас силы берутся языком молоть?
– Язык без костей! – ответила Энка невпопад, но мудро.
Ильза же тихонько подобралась поближе к дисе и спросила с надеждой:
– Значит, вы с другим полом вообще не… того? Раз у вас как у пчел?
– Того, – разочаровала ее диса. – Одно другому не мешает.
В полдень переходили границу. Раньше в Срединных Землях границы всегда тщательно охранялись – главным образом с целью сбора въездной пошлины. Но теперь лишь покосившийся полосатый столб указывал на то, что закончились владения (бывшие) Эдуардова дяди и начались соседние – его папаши.
Только через пять часов ходу им встретился небольшой военный лагерь. Унылые солдаты грелись у костров. Эдуард стал порываться во всеуслышание объявить о своем счастливом возвращении. Ему, разумеется, не позволили.
– Тебя не было дома полгода с лишним. Мало ли что могло случиться? Сперва надо выяснить обстановку.
– Вотвот! – поддержал эльфа Хельги. – Мне бы не хотелось экспонировать свою голову на заборе твоего отечества.
– Ум полез, да?! – восхищенно прошептала доверчивая Ильза на ухо сильфиде.
Принц взглянул надменно и царственно – к нему вернулась былая спесь.
– Я наследник престола! Без моего позволения никто и пальцем вас тронуть не посмеет!
Энка извлекла из кармана надтреснутое зеркальце, что подобрала накануне на заброшенной ферме.
– На вот, наследник, посмотри!
Эдуард машинально взглянул. Из зеркала на него смотрело незнакомое существо: тощее, грязное, с ввалившимися щеками, всклокоченными седыми волосами, прыщавым подбородком и полудетской еще, смешной растительностью под носом. Вид, прямо скажем, совершенно некоролевский!
– Видишь? Тебя отправят в приют для умалишенных, а нас перебьют.
– И что же, – голос принца упал, – я теперь НИКОГДА не смогу вернуться домой?
– Тьфу, дурной какой! Почему – никогда? Надо найти твоего хорошего знакомого, который узнает тебя в таком виде и подтвердит, что ты – это ты.
– Мой папа узнает меня в любом виде! – сказал принц запальчиво.
– Нам сейчас до твоего папы как до сехальского императора. Нужен ктото более доступный. Так что для начала следует подобраться поближе к… У вас дворец или замок?
– Дворец.
– Тогда ко дворцу. А здесь ты вряд ли найдешь близких знакомых, так ведь?
Принц молча кивнул. Лагерь обошли стороной.
Идти стало чуть веселее, после того как удалось раздобыть еду, банально обворовав первую встречную ферму. Из клановой ночью сперли несколько плоских хлебов, четверть головы старого сыра, кусок солонины и одинокий маринованный огурец. А больше красть было нечего, бедно и скудно было в кладовке. Хельги морщился и страдал, стыдно было брать последнее. Хорошо, эльфа на дело не взяли!
– Это не кража! – заявил Эдуард. – В моем королевстве все принадлежит мне. Эти фермеры должны быть безмерно счастливы, что мое высочество не брезгует их простой едой.
– Вы с Энкой совершенно аморальные особы, – решил Хельги.
– А что сразу ято? – взвилась Энка.
– Ты тоже «свое собственное» красть любишь.
– Не люблю, а по горькой необходимости. И Эдуард тоже. А ты не хочешь – не ешь, раз такой… моральный.
Но Хельги есть хотел, очень хотел. Пришлось закрыть глаза на угрызения совести и принять на вооружение сомнительный постулат, что цель оправдывает средства. Грустно, конечно, но куда деваться?
Ольдонские ландшафты не слишком отличались от эттесских. Те же невспаханные поля, поросшие бурьяном, те же голые деревья и лысые холмы, каменные глыбы, принесенные древним ледником, та же слякоть под ногами. Уцелевшего жилья встречалось побольше, виселиц поменьше – вот и все отличия.
Господин Глом еще не успел присоединить земли Ольдона к своим владениям, но зараза его обосновалась здесь давно и всерьез.
– А ты говоришь – не тронут! – мрачно иронизировала диса. – Вон какую мелочь на амулеты пускают! А у нас есть пять полноценных, дефицитных голов! Махом отчекрыжат, ты и «папа» сказать не успеешь!
Эдуард опускал глаза, а потом тайком плакал.
До столицы добирались уже по снегу. Обычно первый снег встречают как радость. После сумрачных осенних дней, когда глаз устает от грязносерых, бурых и черных тонов, все вокруг вдруг озаряется радостной белизной. Как свежая скатерть, как бархатное покрывало, она скрывает неприглядную наготу глухой осени. В природе в этот момент наступает удивительная, торжественная тишина. Стихает ветер, так долго досаждавший своим тоскливым воем, и на черную землю медленно и плавно ложатся крупные, почти осязаемые, поистине белоснежные хлопья. Сперва редкие, затем все гуще и гуще, пока не сольются в сплошную колышущуюся пелену. А когда она рассеивается, мир предстает преображенным, обновленным и прекрасным.