Глава 9

Перед судом...

И среди ясного дня замок Шатле на острове Ситэ выглядел достаточно грозно, а уж в предрассветных сумерках был просто зловещим. Высокая темная стена с двумя мощными круглыми башнями, ворота, за воротами располагался глухой квадратный мощеный двор, все три этажа донжона заняты тюремными камерами. Мрачные сводчатые галереи ведут из крепости и на правый берег Сены — через узенькую уличку Сен-Лефруа к мосту Менял — и на левый к улице Сен-Дени.

Несколько столетий назад замок оборонял Париж, расположившийся на острове, но с тех пор город разросся. А когда король Филипп Август огородил столицу крепостными стенами, Шатле окончательно лишился военного значения. Окрестные горожане, хоть и жили рядом с замком поколение за поколением, так и не привыкли к мрачному соседству. Да и как привыкнешь, если всем известно, что темная и мрачная крепость перед их глазами — светлый рай по сравнению с тем, чего глаза не видят. Дело в том, что в землю уходило еще четыре или пять этажей с темными карцерами и страшными каменными мешками, куда не было доступа ни свету, ни воздуху, зато воды Сены, особенно во время приливов, чувствовали себя там, как дома. Но самым страшным местом тюрьмы Шатле была так называемая «яма». По форме она напоминала воронку, узника спускали туда на веревках при помощи шкива, и несчастный не мог там ни сесть, ни лечь из-за наклонных стен. Он был вынужден удерживаться на ногах только стоя. Но его мучения не длились слишком долго — в изнеможении от усталости он рано или поздно падал в колодец, к которому вела воронка и в глубине которого текла Сена.

Перед стражниками, сопровождавшими Лоренцу, поднялась двойная решетка, и все они вошли в сводчатую узкую галерею, которая привела их в небольшую комнатку, где располагалась судебная канцелярия. Там всегда горели свечи, потому что и днем в ней было темно, как ночью. Два чиновника встречали нового узника, один записывал имя и фамилию в толстенную книгу, другой со свечой в руке внимательнейшим образом осматривал его, сосредотачиваясь в первую очередь на лице. Его обязанностью было запомнить преступника, чтобы в случае побега, а потом и поимки он мог бы его опознать. Их называли «физиономистами», но когда на этот раз физиономист принялся осматривать Лоренцу, писарь умерил его пыл:

— Будет тебе, оставь ее в покое! Такую красавицу вовек не забудешь, коли раз увидишь! Ведите в камеру!

— В какую? — осведомился тюремщик, который выступал в роли хозяина на этом мрачном постоялом дворе. — Она может заплатить за постой?

В зависимости от полученной платы здесь можно было худо-бедно устроиться.

— Веди на второй этаж. Платит дворец.

— По какой такой причине?

— Да она мадам из знатных... Видать, из ближайших к королеве. Понять не могу, чего ее к нам притащили. Должна в Бастилии быть.

— Ну, раз направили...

В изнеможении и отчаянии от нежданного удара, который превратил ее из беглянки в узницу в тот самый миг, когда перед нею распахивались ворота в мир свободы, Лоренца закрыла глаза и позволила тюремщику вести себя, куда ему вздумается. Тот, решив, что она спит на ходу, встряхнул ее, но не слишком грубо, и добавил:

  90