очень нудно 
117 
Король прибыл на закате солнца и проехал через триумфальную арку высотой двенадцать и шириной одиннадцать метров, построенную специально для него и замечательно украшенную. Он уверенно и ловко держался на высоком крепком коне, который мог бы выдержать рыцаря его роста и комплекции. Это был человек высокий и плотный, казавшийся старше своих тридцати двух лет, но ежедневные занятия охотой и верховой ездой уберегли его от полноты. Его лицо с выделявшимся крупном носом Бурбона было улыбчивым и приветливым, хотя на нем и были заметны следы забот. Они мучили государя — и супруга — с тех пор, как из-за печальной истории с украденным колье ему пришлось прямо в Версальском дворце, пятнадцатого августа, перед началом службы приказать арестовать кардинала Луи де Роана — придворного духовника, чуть было не ставшего обладателем сердца королевы.
Всю зиму история с бриллиантами ювелиров Бомера и Басанжа, предположительно купленными Роаном (его считали подставным лицом Марии-Антуанетты), но на самом деле украденными интриганкой королевских кровей графиней де Ла Мотт Валуа, живо обсуждалась в салонах Валони и по всей Франции, разделившейся на сторонников кардинала и тех, кто поддерживал королеву. Газеты раскупали нарасхват, а их чтение часто приводило к семейным ссорам, так как вызывало противоречивые мнения, весьма далекие от того, как происходящее представляли себе парижане. В Валони, этом «малом Версале», по-прежнему почитали королеву, тогда как в столице ее ненавидели и поносили.
В последние три недели страсти разгорелись с новой силой. Парижский парламент, призванный в соответствии с решением короля рассмотреть это дело (что было ошибкой, поскольку он, как раз, не был благосклонен к монархам), 31 мая вынес приговор, в котором осудил воровку и полностью оправдал кардинала и авантюриста Калиостро, но главное, оскорбил королеву и осквернил трон. Тем самым он наносил жестокий удар по Марии-Антуанетте, у которой кончался срок беременности. Король, прежде чем отправиться в Нормандию, изменил приговор парламента, сослав кардинала и прогнав Калиостро. Но зло было причинено, оно потрясло королевскую власть, а королеву сделало еще более непопулярной.
О чем король Франции думал в тот прекрасный вечер двадцать второго июня тысяча семьсот восемьдесят шестого года, когда в сопровождении губернатора, мэра и эшевенов он шел по направлению к ратуше через восторженную толпу? О возгласах такой же толпы, приветствовавшей кардинала де Роана и Калиостро, когда они выходам из Бастилии? Или о любимой жене, которую памфлетисты оскорбляли день ото дня, предполагая, что отцом будущего ребенка является граф де Ферзен? Или же об этой подлой женщине, Жанне де Ла Мотт, которую двумя днями раньше секли обнаженную на ступенях его дворца в Сите, потом клеймили каленым железом и отправили отбывать наказание за решетками Сальпетриер?
На удивление, Ингу ответил на вопрос, мучивший Тремэна:
— Ла Мотт следовало повесить! Король слишком великодушен! Надеюсь, он за это не поплатятся слишком дорого…
— Мы, кажется, думали об одном и том же? Лицо его не выражает счастья, однако приветствия и крики «ура», должно быть, согревают ему душу…
— Он по-прежнему очень популярен. Лишь королеву ненавидят, и ему тяжело это перекосить. Надеюсь, однако, что он с радостью проведет три дам, которые решил шил посвятить: он обожает географию, морское дело, мореплавателей. Не так ли, господин де Бугенвиль?
Но тот не слышал: он переминался с ноги на ногу в нетерпении подойти в ратуше к Людовику XVI.
— Пойдемте, Тремэн, войдемте! Я вас представлю!
— Ступайте без меня! Я к этому не стремлюсь.
— Вот тебе раз! Вы не хотите подойти к нашему государю?
— Я помчался бы к нему, если бы ему угрожала опасность, но, слава Богу, в этом нет нужды. Простите меня! Я, видите ли, существо дикое, и у меня плохо получаются всякие курбеты и реверансы. Я уверен, что благодаря вам буду обязательно хорошо принят: заслужу улыбку или несколько любезных слов, но меня бы весьма удивило, если бы мое скромное имя запечатлелось в светлейшей памяти. И минуты не пройдет, как король про меня забудет. Да и может ли быть иначе, когда вокруг такая толпа? И потом, я приехал в Шербург по делам и не одет, как подобает для приема…
— Это не важно! Король — человек, проще которого не сыскать на всем свете. Пойдемте же, Тремэн!..
Тут вмешалась его жена:
— Не настаивайте, друг мой! Тем более что господин Тремэн прав…
117 
