очень нудно 
17 
На следующий день он выглядел раскаявшимся, просил прощения, обещал вести себя иначе… Но то были известные обещания пьяницы! Стоило ему скользнуть к жене в постель, вдохнуть теплый запах ее молодого тела, прикоснуться к нежной бархатистой коже, как безумие вновь овладевало им. Он с силой обнимал, давил, кусал, углублялся в плоть, не в силах насытиться ее прелестью, о которой никогда даже не осмеливался мечтать. Это продолжалось до тех пор, пока у Матильды не случился обморок и он не подумал, что убил ее…
Она пригрозила ему с холодной решимостью, обидевшей не в меру пылкого любовника. К счастью, она уже могла сообщить ему, что беременна.
— Если вы хотите, чтобы я любила ребенка, которого ношу в себе, — заявила она, — постарайтесь сделать так, чтобы я не возненавидела его отца.
— Все от большой любви, которую вы мне внушаете, Матильда, и вы это хорошо знаете.
— Это объяснение, а не извинение. К тому же я никогда от вас не скрывала, что я вас не люблю… по крайней мере так, как вы бы того хотели.
Впоследствии она пожалела о том, что была слишком откровенна, потому что ее слова сделали его более несчастным, чем она могла предположить. В течение нескольких недель он уходил спать в ригу, а после переезда на улицу Сен-Луи — в комнату, где его обычно ожидали больные. Пока длилась беременность, он больше не пытался к ней приблизиться и мучился угрызениями совести, услышав, как Матильда кричит во время схваток, хотя роды прошли нормально. Ровно пять часов — минимум для женщины, рожающей впервые.
С того дня интимная жизнь четы была лишь внешней. Они вновь спали в одной комнате, но доктор звал, что его жена, чувствительность которой была обострена до предела, не хотела и слышать о новом зачатии. Он не делал больше попыток, но страдал от этого, так как горячо любил ее. Она это знала и всегда старалась быть внимательной и услужливой супругой. Но даже постепенно привязавшись к мужу, она не могла решиться вновь принять его. И он уважал ее решение.
Вернувшись в спальню сегодня вечером, она знала, что ей нечего опасаться. Однако по привычке она испытывала смутное беспокойство, так как всегда боялась, что прежний демон вновь проснется; она много дала бы за отдельную комнату, по оба их дома были недостаточно велики; да и сами они были не столь важными персонами, чтобы позволить себе такую роскошь… Тяжелее всего на протяжении десяти последних лет и даже теперь было жить с упрятанным в сердце ощущением разрыва, вызванного ее отъездом в Новую Францию, когда ей пришлось смириться с мыслью, что она никогда не выйдет замуж за Альбена, юношу, которого всегда любила…
Было поздно, когда Гийом-старший и Ришар поднялись спать. Лежа в постели, Матильда слушала, как ветер завывает в трубах, как когда-то в ночи ненастья он бушевал вокруг фортов Татиу и Ла-Уг, и ей было до боли приятно вернуться в прекрасное прошлое, когда ей, беззаботной и счастливой, казалось, что вся жизнь раскинулась перед ней, словно ровная песчаная дорога. Она всегда любила ветер — его неугомонность отвечала затаенной страсти, и когда она снимала свой чепец, предоставляя ветру одним порывом растрепать прическу, ей вдруг казалось, что длинные волосы увлекают ее за собой подобно крыльям чайки над пенящимися волнами…
И сейчас она не спала, а лишь делала вид, что спит. Стоила ей прикрыть веки, и она легко погружалась в свою мечту…
Бушевавший весь день и всю ночь шторм примирил противников: и осажденным, и осаждавшим приходилось кое-как защищаться от неистовства перекрестных ветров, дождя и волн. Утратившая свое величие река Святого Лаврентия бесновалась, словно ведьма. Гийом унаследовал от матери любовь к порывистому ветру и едва мог сохранять спокойствие: боясь, что ветер унесет его как соломинку, родители заставили его сидеть дома, который и сам, казалось, улетит. Мальчик выпросил разрешение пойти с Конокой в его домик, где он под присмотром индейца учился увлекательной резьбе по дереву: с куском сосны в одной руке и ножом в другой он устраивался возле своего краснокожего друга и не замечал, как летит время. Ришар, простудившись вовремя своих таинственных похождений, воспользовавшись непогодой, не вставал с постели, принимая пищу и питье только из рук отца.
Все утихло к вечеру 12 сентября, когда последовавший за приливом штиль сменился отливом.
— Может, хоть сегодня удастся поспать спокойно! — сказал Адам Тавернье, когда настал момент разойтись по комнатам. В душе Гийом с ним не согласился: даже самый сильный ураган никогда не нарушал его сна, к тому же за последние два дня он не настолько устал, чтобы гореть желанием отправиться в постель.
17 
