очень нудно 
151 
Разгорелся горячий спор. Фагон считал, что нужно сделать надрез на руке, Дакен настаивал на ноге. Видя, что им никак не договориться, врач короля отвел коллегу в сторону.
— Давайте обсудим наши проблемы в более спокойной обстановке, — предложил он, — а не здесь, на глазах у всех.
И увел его в маленькую подсобную комнатку возле спальни.
— Я главный врач короля,— заявил Дакен, — поэтому мое решение должно быть определяющим. Надрез мы будем делать на ноге!— Но в этом нет ни малейшего смысла! Вы только будете способствовать тому, чтобы инфекция распространилась по всему организму.
— Ничего подобного. Я знаю, что говорю. Пойдите и прикажите хирургу Жерве приготовиться к операции. Так вы принесете гораздо больше пользы... королевству, и даже не представляете себе, какой пользы! Не говоря уж о том, что и для нас с вами это будет гораздо лучше. Вы должны слушаться меня! Так надо! Пригласите сюда Жерве!
Хирург Жерве выслушал распоряжение с большим недоумением, попробовал возразить, но ему приказали замолчать. Тогда со слезами на глазах он простонал:
— Так вы хотите, чтобы я стал убийцей нашей доброй королевы?
Ему приказали замолчать, и врачи ушли в спальню. Ни один из троих встревоженных и озабоченных мужчин не заметил Шарлотты, ее заслоняла дверца шкафа, в котором она искала какую-то мелочь для королевы. Поняв, насколько серьезно происходящее, она застыла, не шевелясь, и перестала дышать. Как только доктора покинули спальню, Шарлотта опустилась на ближайший табурет и перевела дыхание. Ноги не держали ее, она вся дрожала в ужасе от того, что услышала... И все-таки она попыталась встать, но колени подломились, и она снова опустилась на табурет, в ушах звенело, в голове мутилось, она теряла сознание...
Что означал этот разговор? Или он приснился ей? Или она на самом деле слышала приказ, который врач короля отдал врачу королевы, запретив тому возражать? В ушах у нее звучал жалобный голос хирурга: «Так вы хотите, чтобы я стал убийцей нашей доброй королевы?»
Шарлотте казалось, что сумасшедшее биение сердца больше никогда не утихнет, что леденящий ужас навек приковал ее к табурету. И вдруг пришедшая в голову мысль подняла ее, и она, забыв о том, что искала, побежала в спальню. Кровь королевы уже текла в серебряный таз...
Испуганный взгляд Шарлотты встретил растерянный взгляд герцогини де Креки, которая стояла по другую сторону кровати. Шарлотте пришло в голову, что эта знатная дама, вполне возможно, понимает больше нее в ухаживании за больными и теперь не может понять, что же такое происходит... После кровопускания никакого облегчения не наступило. Было решено дать больной рвотного вина, и бедная королева выпила его с присущей ей кротостью. Вино подействовало, рвота была болезненной, и только еще больше ослабила больную. Ночь была беспокойной, королеву выворачивало наизнанку, ее сознание путалось... Новое кровопускание немного прояснило сознание Ее величества, но было очевидно, что ее муки смертельны... Шарлотта провела всю ночь в королевской спальне. Роскошь ее сейчас казалась почти оскорбительной, так велики были страдания королевы, которые она переносила стойко, без единой жалобы...30 июля утром по Версалю пролетел слух, что королеве стало хуже. Король навестил ее, но быстро ушел: ему нужно было проводить Государственный совет. Между тем королева уже осознала, что умирает, и захотела принять последнее причастие. Духовник уведомил об этом короля. Архиепископ парижский, Франсуа Арле де Шанвалон первым понял, что происходит, и чуть ли не бегом побежал из зала Государственного совета, подхватив обеими руками фиолетовую муаровую рясу. Он буквально влетел в часовню, взял из алтаря Святые Дары и понес их в спальню королевы. По дороге он приказывал всем, кого встречал, зажигать светильники и нести их туда же. Затем он потребовал широко отворить двери спальни и удалиться оттуда всем, кроме королевской семьи — в ней остались только король, дофин, дофина, брат короля и его жена.
Склонившись к изголовью Марии-Терезии, монсеньор де Шанвалон стал увещевать ее покориться воле Небес, но королева и без всяких увещеваний была покорна Небесной воле, не ропща даже на свои непомерные страдания. Набравшись сил, она поручила супругу свои труды, своих бедных и больных [88], и прошептала:
— С тех пор, как я стала королевой Франции, у меня был один счастливый день...
151 
