очень нудно 
213 
Когда с его губ слетело последнее «аминь», он обернулся и увидел, что Тибо, сидя на постели, внимательно смотрит на него. Лицо юноши мгновенно просияло.
— Вам лучше... отец мой?
Услышав это нежное и почтительное обращение, старый рыцарь улыбнулся, глаза его блеснули.
— Кажется, да... Господь снова дал мне отсрочку. И я счастлив, потому что благодаря этому могу еще немного побыть с тобой...
— Суп, наверное, уже согрелся. Сейчас налью. Вам надо поесть.
— Спасибо... Но сначала я хочу помолиться.
Он попытался встать, но ноги его не держали. И тут же он согнулся пополам от жестокой боли, его худое лицо как-то сразу трагически осунулось. Старик усмехнулся.
— Кажется, отсрочка получится не очень долгой, но... да свершится воля Божия! — добавил он, снова укладываясь с помощью Рено.
Все его длинное высохшее тело дрожало, и молодой человек принес свое одеяло, чтобы получше укрыть его. Дал выпить старику лекарство.
— Ты все прочитал? — с облегчением переведя дыхание, спросил Тибо.
— Да, все... и там есть...
— Вещи, которые бы ты хотел знать? Готов спорить, что первый твой вопрос будет об отце? —Мне кажется, это вполне естественно?
— Конечно. Хотя не уверен, что ты очень обрадуешься моему ответу, потому что ты — не только мой любимый внук, но и внук... Саладина!
— Что? Но этого не может быть! — задохнувшись от ужаса, вскричал Рено.
— Почему бы и нет? В Палестине все возможно, даже самое невероятное. Этим заблудившимся охотником с соколом был малик Алеппо, Аль-Азиз, который занял место своего отца, Аль-Захира, за два года до того, как твоя мать вышла замуж за Боэмунда. Насколько я понял, когда они встретились с Мелисендой, он жил в Келле, неподалеку от Оронта. Они с твоей матерью полюбили друг друга...
— Но он же сарацин, неверный? Как она могла?
— Любви, как ты, может быть, узнаешь, — хотя я совсем не уверен, что желаю тебе этого! — нет дела до границ, которые ставят род, религия, цвет кожи... и даже самые страшные болезни. Если бы это было не так — скажи, каким чудом армянка Ариана смогла бы любить прокаженного до самого его ужасного конца?
— Я думаю, в его разрушенном теле она должна была видеть его прекрасную душу.
— Красиво сказано! Однако тело гнило заживо.
— Да... но он, наверное, был совершенно необыкновенным человеком! Хотел бы я его узнать. Кстати, в рукописи ничего не говорится о дальнейшей судьбе этой Арианы. Что с ней стало?
— Через год после взятия Иерусалима госпитальеркам, как и госпитальерам, пришлось покинуть город и перебраться в Акру, как указывалось в договоре, заключенном между Саладином и английским королем. В момент отъезда монахини повсюду искали ее и не могли найти. Эта чудом спасенная сестра была для них своего рода сокровищем, и они уже начали горевать, когда один из греческих монахов, приставленных к Гробу Господню, позвал мать-настоятельницу и показал ей то, что сам только что увидел: Ариана лежала распростертая на надгробии Бодуэна. Мертвая!
— Она умерла? Отчего?
— Никто не смог этого понять! На ее теле не было ни одной раны, не нашли и следов яда, вообще ничего, что могло бы заставить ее перейти в мир иной. Ничего! Она просто умерла, и ее лицо сияло такой радостью, что ее похоронили под плитой рядом с могилой того, к кому она только что ушла. Как видишь, истинная любовь, встречающаяся не так редко, как можно предположить, если только умеешь ждать и распознавать ее, может сделать с мужчиной или женщиной все, что угодно, и многое дать им...
— Но неверный?
— Он верен единому Богу... как и мы! Они называют Его по-другому, у них другие законы и другая мораль, далекая от любви. В их представлении рай надо завоевывать лезвием сабли. Они признают Христа пророком. А их пророк сказал: «...спасение в сверкающих саблях, и рай лежит в тени мечей. Тот, кто сражается ради того, чтобы мое слово было надо всем, тот идет по моему пути...» 96Вот где они ошибаются, и я боюсь, что они будут упорствовать в этой ошибке, потому что их закон больше отвечает глубинным инстинктам людей. Что больше влечет тебя самого? Грохот сражений или монастырская тишина?
— Мне бы так хотелось стать рыцарем! — вздохнул Рено.
— Почему бы и нет? Нет, не говори ничего! Не прерывай меня, пока болезнь не мешает мне ясно мыслить, потому что речь идет о твоем будущем...
213 
