139 
Предательская волна качнула корабль, а заодно и чувствительный желудок сенешаля, который сразу позеленел и перегнулся через поручень, отдавая природе то, что она от него потребовала.
– Вот за что я ненавижу море, – пожаловался он, вновь заняв свое место рядом с Рено, который не испытывал при качке ни малейшего неудобства. – И подумать только, мне придется еще раз подниматься на корабль, когда мы будем возвращаться домой!
Гневный голос Людовика прервал его жалобы, и в следующую секунду на палубе появился сам король вместе с братом Карлом Анжуйским, который оправдывался громко и гневно.
– Не вижу причин так сердиться, сир, мой брат! Насколько я знаю, игра в триктрак – не смертельный грех!
– На корабле, где столько больных, чья судьба в руках Господа? Когда столько добрых товарищей еще стонут в египетском плену? Только молитвы и забота о страждущих могут снискать нам милость Божию! Найдите лучшее применение вашему времени! – прорычал будущий святой и швырнул за борт доску вместе с костями.
Потом оба брата вновь спустились с палубы в трюм «Монжуа».
– Молитвы, – жалобно простонал Жуанвиль, чувствуя, как скручиваются у него внутри кишки, – у меня больше нет сил и на молитвы…
Шесть дней понадобилось «Монжуа», чтобы доплыть до Сен-Жан-д’Акр. На три дня больше, чем обычно, из-за дурной погоды на море. Но когда он подошел к башням порта, на которых были вывешены вымпелы Франции, тучи вдруг разошлись и хлынул поток солнечных лучей, осветив белоснежные дома, зеленые склоны гор на горизонте и успокоившуюся гладь моря, которая, словно по волшебству, из свинцовой вдруг стала синей. Корабль был тут же замечен. Колокола в церквях радостно зазвонили «добро пожаловать», в домах распахнулись окна, а с балконов и террас горожане торопливо спускали ковры и разноцветные шелка.
«Весь город вышел встречать короля – церковнослужители в парадном облачении, рыцари, горожане, простые воины, дамы и девицы – все в лучших своих нарядах». Они кричали от радости и готовы были петь, встречая побежденного, «Тебя, Бога, хвалим» – благодарственную молитву, которой обычно встречают победителей. В их глазах этот мученик и был победителем. Восторженный Сен-Жан-д’Акр устроил Людовику триумфальный прием, и первой приветствовала короля Маргарита. В голубом с золотом платье, она стояла с младенцем на руках и с легким поклоном протянула сына мужу. Целых полгода не виделись царственные супруги. Маргарита была в расцвете обольстительной южной красоты, Людовик, изнуренный болезнью, казался тенью, но когда он взял маленького Жана Тристана бледными исхудалыми руками и высоко поднял его над головой, чтобы показать толпе, он обрел не только былое величие, но, казалось, стал еще выше, еще значительнее. Его лицо светилось.
А каким счастливым чувствовал себя Рено! Наконец-то он ступал по той самой Святой земле, о которой столько мечтал. Наконец-то видел прекрасную даму, которую обожал всем сердцем! Она стояла от него совсем близко, потому что король еще в Дамьетте сделал Рено своим оруженосцем, и теперь он всегда был рядом с королем. К тому же Маргарита посмотрела на него так ласково, что сердце его растаяло, будто кусок масла. Никогда еще она так на него не смотрела, и Рено непременно совершил бы безумие и бросился к ее ногам, если бы не услышал ворчанье Жуанвиля:
– Черт бы меня побрал! А я и не знал, что вы в такой дружбе с королевой!
Тон был язвительным. Рено и не подозревал, что миролюбивый сенешаль Шампани может источать столько яда. Или… он тоже был влюблен в их прекрасную государыню?
– Я знаком с Ее Величеством гораздо дольше, чем вы, – заявил Рено с непринужденностью, которая должна была развеять все нежелательные предположения. – Вы ведь впервые увидели ее на Кипре?
– Ничего подобного! Этот счастливый случай произошел со мной 24 июня 1241 года в Сомюре, во время праздника в честь посвящения в рыцари графа де Пуатье. Я был в свите графа Тибо Шампанского, который стал потом королем Наварры. Ах, из всех прекрасных праздников это был наипрекраснейший! Как красиво был одет наш король! А королева! Невозможно быть изысканнее! Я хоть и был зеленым юнцом, но ничего не забыл, и должен признаться, она ничуть не изменилась!
Тяжкий вздох завершил это признание. Рено в ответ промолчал и не стал интересоваться, что думает по этому поводу дама Аликс де Жуанвиль, рожденная де Гранпре, о которой ее муж почему-то никогда не упоминал… Сам он тут же позабыл о Жуанвиле, и вдруг голос, который он и не надеялся больше услышать, произнес:
139 
