Лёгкий, ненавязчивый романчик 
116 
Приговор был безжалостным. Через день, 16 октября, бывшая королева Франции должна была сложить голову на плахе.
Еще до восхода солнца, в пять часов утра, Париж уже гудел как встревоженный улей. Гремели колеса пушек, которые расставляли на позициях, четко печатали шаг тридцать тысяч солдат, которые должны были стоять вдоль всего пути от Консьержери до площади Революции. Грохотали барабаны, и их гул сливался с топотом людей в красных колпаках, вооруженных пиками, готовых помочь солдатам в случае возможного нападения. Парижане в этот день встали рано и спешили занять «лучшие» места, откуда будет все видно как на ладони.
Октябрь выдался холодным, и узница в камере Консьержери всю ночь дрожала под тонким одеялом, тщетно пытаясь согреться. Утром Розали Ламорльер принесла ей немного горячего бульона, но королева смогла проглотить всего лишь несколько ложек. Потом девушка помогла ей одеться, пытаясь загородить Марию-Антуанетту от бесстыжих взглядов жандарма, которому приказали не спускать с «австриячки» глаз. Королева надела нижнюю юбку черного цвета, но платье ее было белым. Таков цвет траура для королевских особ, и Мария-Антуанетта не захотела нарушать традиции. На плечи она накинула легкий муслиновый платок, выбрала лучшие туфли, а поседевшие волосы спрятала под двукрылым чепцом.
Время текло медленно. Никто не торопился. Куда спешить, когда убиваешь королеву? Надо продлить удовольствие! Марии-Антуанетте пришлось пройти все ступени унижения. Сначала к ней подвели священника из присягнувших новому правительству, аббата Жирара, но от его услуг королева отказалась. Затем к ней явился судебный исполнитель и зачитал приговор. Наконец к ней подошел палач Сансон, который сорвал со своей жертвы тонкий муслиновый чепец, срезал все еще прекрасные волосы, кое-как надел королеве на голову чепец из грубой белой ткани и связал ей руки за спиной. Палач так и держал веревку в руке до самого эшафота, словно вел королеву на поводке. Когда они вышли во двор, Мария-Антуанетта в ужасе отшатнулась от ожидавшей ее повозки. На ней обычно возили навоз и даже не потрудились ее очистить...
Де Бац прошел всю улицу Сент-Оноре, выискивая место, откуда он мог бы выстрелить и избавить королеву от этого кошмара, но не расстаться при этом со своей жизнью, которая была нужна его королю, Людовику XVII. Под рединготом темно-серого цвета он прятал заряженный пистолет, но собралось уже очень много людей, солдаты стояли плечом к плечу, а окна открывать запретили. Барон подумал было о ступенях церкви Святого Роха, откуда он сумел бы бежать через алтарь. Однако там собралась плотная толпа «вязальщиц Робеспьера», гротескная и ужасная, в красных колпаках и с пиками, заменившими в этот день привычные спицы. То же самое творилось и у входа в Якобинский клуб, который украшала странная надпись: «Мастерская по изготовлению республиканского оружия для избавления от тиранов». Барон прошел весь путь до эшафота и понял, что его авантюра граничит с безумием и что он ничего не сможет предпринять. Впрочем, когда королева окажется здесь, ее мучения уже подойдут к концу...
Неожиданно на другой стороне улицы барон заметил бледное лицо под шапкой золотисто-белокурых волос. Это был Ружвиль, одетый как рабочий. Де Бац не мог понять, как шевалье оказался здесь и зачем покинул убежище в подземельях Монмартра. Как Ружвиль мог обо всем узнать? Те, кто носил ему еду, получили строгий приказ ничего не говорить. Впрочем, давно известно, что по этим подземельям, как эхо, разносятся все шумы города...
Барон испугался, что его друг решится на какой-нибудь самоубийственный поступок, когда кортеж поравняется с ним. Он хотел перейти улицу, но не смог, было уже слишком поздно. Приближалась повозка с осужденной на казнь королевой, окруженная плотным кольцом солдат. Крики ненависти раздавались со всех сторон.
Увидев телегу, Бац вздрогнул: он вспомнил предсказание Ленуара. Никакой кареты для «австриячки»! Мария-Антуанетта сидела на доске, спиной к лошади. Рядом с ней восседал аббат Жирар; он молился, не сводя глаз с маленького распятия из слоновой кости. На крупной лошади перед повозкой гарцевал некий Граммон, бесталанный комедиант, игравший в этот день самую главную роль в своей жизни. Женщины аплодировали ему.
Когда повозка поравнялась с де Бацем, он замер, восхищенный и исполненный уважения. Эта женщина казалась лишь тенью самой блестящей из королев, но сколько в ней было достоинства, сколько гордости! И какое величие! Мария-Антуанетта сидела с закрытыми глазами, выпрямив спину, и простой белый чепец казался короной на грубо обкромсанных волосах.
116 
