очень нудно 
159 
— Но он никогда ничьей руки не оттолкнул! Однако, — добавил Рено, видя, как сын нахмурился, — ты мог бы сам совершить это чудо, если считаешь это необходимым...
Его голос стал глухим, каким-то странным, неуверенным, и Оливье, плохой психолог, принял его слова за равнодушие.
— Отец, — сказал он, понизив голос, — не опасно ли оставлять без прикрытия и на всеобщее обозрение дверь, ведущую к столь важной тайне?
— А кто сможет открыть ее на такой высоте?
— Буря или землетрясение? Если то, что осталось, обрушится, проход будет виден. Отец, надо восстановить башню!
Старый барон, взгляд которого был прикован к остаткам бывшего очага, вдруг посмотрел на Оливье и неожиданно сказал:
— Даже если сначала придется потревожить могилу?
— Могилу? Кто-то был в башне, когда ударила молния?
— Там был Ронселен де Фос!
При звуке имени, которое Оливье надеялся никогда больше не услышать, он отпрянул, словно получил удар кулаком, и в горле у него пересохло. Увидев это, Рено взял его за руку.
— Идем! — сказал он. — Поднимемся на стену, чтобы успокоиться. Там я расскажу тебе...
Они медленно поднялись по высоким ступеням, сделали несколько шагов по закруглявшейся стене и остановились у зубца, откуда открывался изумительный вид, прекрасный своими острыми вершинами, темно-зелеными отрогами гор, деревнями, карабкающимися по склонам, башнями, похожими на орлиные гнезда, позолоченными холмами, головокружительными ущельями, где клокотал Вердон. Вдалеке, на горизонте, голубоватой полосой сияло Средиземное море, освещенное восходящим солнцем.
— Как-то раз вечером, год назад, — начал Рено, — несколько нищенствующих братьев, которые направлялись в Рим и заблудились в горах, попросили приюта. С ними был их приор, старый, больной человек, который путешествовал верхом на муле, а остальные шли пешком. Конечно, я их впустил и даже направился к больному, чтобы поприветствовать его. Представь себе, что я почувствовал, когда увидел перед собой мерзкое лицо Ронселена!
— Это чудо, что он был еще жив. Сколько ему было лет?
— Не знаю. Может быть, девяносто пять. Тело тощее, лицо изможденное, но по-прежнему источающее зло. Его спутники были такими же монахами, как и он. Они, как оказалось, были вооружены. «Гости» захватили Максимена, Барбетту и меня, лишив нас возможности сопротивляться, и я подумал, что тот кошмар, что мы пережили восемь лет назад, начинается снова. Но они только привязали нас к скамьям во дворе, чтобы мы видели все, что произойдет потом: похищение Святого Ковчега, так как теперь Ронселен знал, где мы спрятали его.
— Как это стало возможным? Ведь только четверо из нас знали тайну: вы, Максимен, Эрве д'Ольнэ и я...
— Ты забыл о брате Клемане, который, хотя его и не было с нами в тот день, тоже знал об этом...
— Брат Клеман? — воскликнул Оливье возмущенно. — Вместо того чтобы последовать за Великим магистром на костер, он умер под пытками инквизиции, такими жестокими, что испустил дух...
— Не сердись! Ронселен был среди тех, кто пытал его. В конце, умирая, не помня себя от муки, уже без сознания, он произнес несколько слов, указав на башню, на камин. Этого было достаточно человеку, которому доводилось обыскивать Валькроз. Брат Клеман не был предателем, уверяю тебя! Даже это чудовище отдало ему должное, сказав, что тот не понимал, что делал, что он бредил...
— Инквизиция! — плюнул с презрением Оливье. — Эта сволочь осмелилась спрятаться под черной рясой монахов, якобы служителей Бога, которые соперничали в жестокости с Ногаре и его палачами. Должно быть, Ронселен де Фос был воплощением самого Дьявола!
— Либо его хорошей копией. Но Сатана всегда проигрывает Богу.
— Так что же произошло?
— Удивительная, неслыханная вещь. Мы находились внизу, напротив замка, связанные, как цыплята, и охраняемые двумя так называемыми монахами, в бессильном отчаянии умоляя Небо о помощи. О, оно было таким чистым, таким синим, таким звездным! Этот чудесный небесный покров должен был скрыть гнусное святотатство! И тут свершилось чудо: мы увидели, как из этого великолепия вылетела ослепительная молния и ударила в башню, которая раскололась, как скорлупа, и запылала...
— И потом загремел гром?
— Нет, это был не гром, а нечеловеческие крики боли... Вой, который длился, длился и который был голосом одного человека. Другие голоса замолкли сразу. Только этот сверхъестественный крик, прерываемый проклятиями, продолжал звучать, пока не перешел в стон, прежде чем затихнуть совсем. Это время показалось мне вечностью... и стало вечностью для того, кто горел в огне: целый час прошел, прежде чем наступила тишина и обрушились стены. Наши сторожа в ужасе бежали, бросив замок открытым, и был уже день, когда люди из деревни, придя в изумление от того, что слышали, осмелились подняться и освободить нас от пут и выпустить наших людей, запертых в подвале и в кордегардии. Но отцу Ансельму понадобилось излить потоки вдохновенного красноречия, чтобы успокоить эти простые души, которые готовы были вообразить, что весь замок проклят. Он терпеливо объяснил им, что Валькроз вовсе не был предметом Божьего гнева, а, наоборот, получил истинное благословение, потому что Господь сам взял на себя труд уничтожить его злейшего врага...
159 
