— Наоборот! В случае... несчастья, которого я больше всего опасаюсь, будет лучше, чтобы Валькроз не входил в число наших владений. Как вам известно, это одна из причин, по которой я решил удалить Ковчег из мест, теснейшим образом связанных с Орденом. Так что вы теперь официально назначенный хранитель бесценного сокровища, вы и эта славная чета!
— Я сознаю, какая честь... и ответственность мне оказана, не сомневайтесь. Они же...
— Быть может, — прервал барона брат Клеман, — будет лучше не посвящать Барбетту в эту тайну, коль скоро Максимен один сопровождал вас в новое святилище. Она замечательная женщина, я знаю, — торопливо добавил он, предвидя возражения отца и сына, — но слишком быстро «закипает», очень разговорчива, чтобы не сказать болтлива: по неосторожности или вспыльчивости она может проговориться. Кроме того, разве не любопытство называют главным грехом дочерей Евы?
— Или я плохо знаю Барбетту, — серьезно сказал Оливье, — или могу уверенно заявить, что она даже не попытается узнать больше. Это очень мудрая и очень ответственная женщина. Вы можете не волноваться, брат Клеман!
— В таком настроении я и вернусь в Париж. Брат Оливье, брат Эрве, завтра на рассвете мы выступаем!
— Одно слово, друг мой! — воскликнул Рено. — Как вы все же намерены поступить с Ронселеном? Вы возьмете его с собой?
— В Париж? В дороге может случиться всякое! Конечно нет! Мы доставим его в мой бальяж Риу-Лорг, где соберется капитул для суда над ним. Одновременно он назначит нового командора в Ришранк...
— Я бы предпочел с оружием в руках отправить его на суд Божий! — проворчал барон Рено. — Господь, я уверен, дал бы мне силы победить...
— Не сомневаюсь, но к чему марать ваш меч? Несомненно, этот негодяй с большей надежностью будет упрятан в каземате, где его похоронят заживо до самой смерти... Кстати, вы и вправду уверены, что это тот самый Ронселен, о преступлениях которого вы мне рассказали?
— Ненависть помогла мне узнать его прежде, чем я разглядел лицо!
— Кроме того, — добавил Эрве, — он и не пытался возражать, когда барон Рено назвал его настоящее имя. И люди его явно знали об этом, потому что ни один из них не удивился... А почему бы не предать его суду епископа или даже Папы? Ведь Храм не выносит смертных приговоров!
— Он тамплиер, брат, и его должны судить тамплиеры. По их приговору он будет сначала лишен белого плаща с красным крестом, а уж потом определится его дальнейшая судьба... В этом случае я ничего не могу поделать, — добавил брат Клеман, словно извиняясь перед Рено. — Таковы наши правила, им подчиняется даже Великий магистр.
— Хорошая казнь была бы куда лучше! — проворчал Оливье. — Мертвые не возвращаются....
— Человек, осужденный пребывать в тюрьме до конца дней, тоже не возвращается...
— Могу ли я рассказать о надругательстве над Истинным Крестом, над моей покойной супругой и мной самим? — спросил Рено. — Думаю, я сумел бы найти убедительные слова...
— Это невозможно, друг мой. Суды капитула проходят втайне, но ваш сын сможет присутствовать. Он сможет передать ваши слова.
— Так я и сделаю! — заверил отца Оливье. — Этот демон должен получить по заслугам...
— Я помогу вам всеми силами, — обещал брат Клеман. — Но наши законы должны соблюдаться! И не забывайте, что монастырская тюрьма приносит человеку больше страданий... на гораздо более длительное время, чем удар топора.
***
Как и предсказал брат Клеман, Ронселен де Фос, он же Антонен д'Арро, был лишен белого плаща, закован в тяжелые цепи и помещен в темную подземную камеру, куда спускались по лестнице через отверстие, пробитое в сводчатом потолке. Ему предстояло закончить там свои дни...
— В его возрасте, — сказал брат Клеман, желая утешить Оливье, — ждать ему придется недолго!
Глава IV
Реквием для принцессы
В этот день, в четверг 12 октября 1307 года, пышный похоронный обряд совершался в честь высокоблагородной и могущественной дамы Екатерины де Куртене, графини де Валуа, Алансонской, Шартрской и Першской, титулованной императрицы Константинопольской и свояченицы короля, умершей в замке Сен-Уан на тридцать третьем году жизни вследствие непродолжительной болезни. Погода стояла хмурая, низкое серое небо, без признаков дождя, нависало над Парижем, напоминая некую крышку, опущенную на город, чьи дальние окрестности терялись в тумане. Траурная печать словно наложила на столицу зловещие цвета знамен, свисавших из окон на всем пути следования кортежа. Свечи пылали в священных «пирамидках из камня», возникших на великой дороге, соединявшей аббатство Сен-Дени с центром Парижа. Эти маленькие огоньки, едва светившиеся во влажном воздухе, выглядели еще более печальными, чем факелы в руках бесчисленного множества лакеев. Эта молодая женщина не оставила после себя больших сожалений, проведя шесть лет в замужестве со старшим из братьев короля, чванливым и помпезным Карлом де Валуа, который получил от нее этот одновременно пышный и смехотворный титул римского императора, и имея четырех детей, рожденных за годы брака. Она провела эти шесть лет почти безвыездно в своем владении Сен-Уан с прекрасным садом, спускавшимся к Сене, где в летние дни, почти всегда беременная, могла забыть о смраде большого города и вновь увидеть в мечтах, под голубым небом, отражавшимся в реке, свое Неаполитанское королевство, омываемое Средиземным морем, где ей довелось родиться.