очень нудно 
157 
— И ты сдержала слово, Сара! Благодарю тебя!
Услышав этот голос, Катрин вскрикнула и обернулась. Ей пришлось изо всех сил ухватиться за спинку кресла, чтобы не упасть. На пороге стоял Арно де Монсальви в костюме из черной замши, бледный и худой… Крик замер на губах Катрин. Ей показалось, что она видит призрак. Однако призрак был живой. Он медленно шел к ней, и в его глазах сияла прежняя любовь. Но никогда еще он не смотрел на нее с такой безнадежной нежностью.
— Ты! — выдохнула она. — Господь услышал мои молитвы! Он позволил мне еще раз увидеть тебя!
Он был здесь, рядом, и все для нее потеряло значение, все исчезло: и эта комната, где она погибала от тоски, и Готье, и Сара, и шотландец, и даже тело мертвой соперницы. Ничего не было, кроме него! Кроме этого человека, которого она любила больше жизни.
Она хотела броситься к нему, обезумев от счастья, как совсем недавно обезумела от горя, и уже раскрыла ему объятья, но он и на этот раз остановил ее.
— Нет, любовь моя… не подходи ко мне! Ты не должна ко мне прикасаться! Господа, прошу вас оставить нас одних. Благодарю вас всех за то, что вы сделали.
Кеннеди снова коснулся пола перьями своего берета, а Готье, преклонив одно колено, устремил свои серые глаза на печального рыцаря, которого только теперь признал своим сеньором.
— Мессир Арно, — сказал он, — вы свершили суд? Простите, что посмел усомниться в вас. Отныне я ваш слуга!
— Благодарю! — горько промолвил Монсальви. — Но служба твоя будет недолгой. Мне жаль, друг, что не могу больше подать тебе руки.
Кеннеди и Готье вышли, Сара ушла еще раньше, чтобы заняться Мишелем, которого доверила бабушке. Катрин и Арно остались одни. Молодая женщина не сводила глаз с мужа.
— Почему, — спросила она сдавленным голосом, — почему ты говоришь, что я не должна к тебе прикасаться? Что означала эта отвратительная комедия? Зачем ты хотел уверить меня, что любишь женщину, которую ненавидел? Зачем заставил меня так страдать?
— Я должен был это сделать. Мне надо было любой ценой освободиться от твоей любви… ибо я не имею права любить тебя, Катрин… но никогда еще я не любил тебя так страстно!
Она закрыла глаза, наслаждаясь божественной музыкой этих слов, которых уже не чаяла услышать. Всемогущий Господь! Милосердный Господь! Он по-прежнему любил ее! Его сжигала та же страсть, что пылала и в ее душе! Но зачем тогда он говорит все эти странные вещи? Зачем хотел освободиться от любви? Зачем так упорно избегал ее? Катрин чувствовала, что настал миг, когда она узнает тайну, мучившую ее столько дней… И эта тайна заранее Ужасала молодую женщину, которая начала дрожать, словно оказавшись перед разверстой пропастью.
— Ты не имеешь права любить меня? — повторила она с усилием. — Но что же мешает тебе?
— Болезнь, которая сидит во мне, дорогая! Болезнь, которую я хотел утаить от тебя, ибо больше всего боялся вызвать у тебя отвращение. Но я понял, что ненависть твоя страшит меня еще больше. Когда ты сказала, что уедешь… что вернешься к прежней любви, мне стало так страшно! Знать, что тебя обнимает другой… что другому принадлежит твое тело, представлять себе, как он целует тебя и ласкает… это были адские муки! Я не мог этого вынести. Лучше уж было вернуться, лучше было признаться тебе!
— Но в чем? Во имя любви к Господу, во имя любви к нашей любви говори, Арно! Я все смогу вынести, лишь бы не потерять тебя!
— Ты уже потеряла меня, Катрин! Во мне сидит смерть, я сам я уже наполовину мертв.
— Что такое? Ты сошел с ума? Как ты можешь говорить, что наполовину мертв?
Внезапно он отвернулся от нее, словно не в силах больше смотреть на страдания любимого существа.
— Лучше было бы, если бы я совсем умер. Если бы Господь сжалился надо мной и позволил пасть, как многим другим, на грязном поле Азенкура или под стенами Орлеана….
Катрин, напрягшись, как струна, крикнула:
— Говори! Говори же… молю тебя!
Тогда он произнес слово, всего одно ужасное слово, которое будет мучить Катрин в кошмарных снах, от которых она станет просыпаться в холодном поту и страшное эхо которого будет заполнять пустоту спальни.
— Я прокаженный… Прокаженный!
И повернулся к ней. Никогда еще он не встречался с таким горем. Она закрыла глаза, но слезы медленно поползли по смертельно бледному лицу. Выпрямившись около своего кресла, она поднесла обе руки ко рту, словно желая задушить крик, и, казалось, ее удерживает на ногах какая-то чудесная сила, иначе она давно рухнула бы, сраженная жуткой тайной. Он инстинктивно протянул руки, чтобы подхватить ее… но тут же опустил их. Им было отказано в этой последней радости: плакать в объятиях друг друга…
157 
