Особенно,... 
62 
Элементарно даже.
Я лежала, слушая сердце Кайя, и чертила узоры на его груди. Узоры складывались черными лентами и таяли.
— Иза, когда ты так делаешь, я не могу сосредоточиться.
О да, можно подумать, наша светлость чего-то иного добивается. Мы не склонны к нотациям сейчас. И в принципе тоже, но сейчас как-то особенно не склонны. А потом тянемся и щекочем шею губами.
— Иза…
Мне нравится, как он произносит мое имя. Имя тоже в кои-то веки не вызывает раздражения. И-за. Два слога. Кайя… еще два. Дважды два… нет, слишком сложно для сегодняшнего вечера.
— Ты не должна была уходить из замка…
Угу. Мы раскаиваемся. И готовы тотчас загладить вину… погладить, пусть не вину, но мужа тоже можно. Он давно у меня не глаженный. Кайя вдруг переворачивается, подминая меня.
Произвол!
— Теперь ты меня выслушаешь.
Уже слушаю. Но руки-то у меня свободны… я же не руками слушаю. Я вот даже в глаза смотрю верноподданнически. Этого Кайя не выдерживает.
— Иза, я все равно выскажусь… завтра.
Всенепременно, дорогой.
— …и у тебя волосы отросли.
— Плохо?
— Нет, хорошо…
Замечательно. И просто.
Обыкновенное такое домашнее счастье. И хочется, чтобы нынешняя ночь тянулась вечно. Но засыпаю я все-таки первой. Правда, сон тревожный: мне страшно, что Кайя исчезнет.
Но он ведь обещал остаться до весны.
Это долго.
Юго слышал возвращение протектора.
Он отдыхал в своем тайном месте. Пожалуй, человеку стороннему оно показалось бы совершенно непригодным для отдыха и даже опасным: Юго устроился между двумя зубцами замковой стены, той, которая открывалась на море.
Здесь замок вырастал из скалы, постепенно меняя цельно-каменную плоть на наряд из гранитных блоков, сшитый цементирующим раствором. За обрывом кипело осеннее море, и ветер, поднимаясь по скале, рвал когтистыми лапами стены. Год за годом, век за веком он ранил их, внося в свежие трещины моховую заразу. И та расползалась зеленым кружевом.
Юго нравилось море. И ветер.
И холод, который исходил что от камней, что от неба.
Здесь он засыпал спокойно, ничуть не опасаясь упасть, — доверял знанию собственного тела. Во сне Юго видел зиму и слышал ветер.
Это было чудесно.
Вьюга напела ему о возвращении.
Трещины поползли по льдистой картине его мира, вытащенной из воспоминаний. Изморозь плавилась, стекая водой, и эти слезы — огонь, огонь — разрушали Юго. Он очнулся на самом краю, впившись руками в камень, почти нависая над бездной. И море уже разверзло пасть, желая поглотить глупого человечка. Отползал, прижимаясь брюхом к осклизлому граниту.
— Интересный способ передвижения. — Наниматель появился, и Юго мысленно взвыл: кто приглашал? Такие места созданы для одного, и теперь Юго придется искать другое.
— Тебя не звали.
— Дерзишь?
Юго поднялся и вытер ладони об одежду.
— Не следует приходить туда, куда тебя не звали. Если тебя заметят, то спросят, что тебе здесь понадобилось. Запомнят. Даже если не спросят, то запомнят. Таким, как ты, не место на краю.
— Такие, как я, давно на краю.
Пафосно, но в чем-то верно.
— Кайя вернулся. — Наниматель не осмелился подойти к зубцам. Край реальной пропасти и выдуманной — две большие разницы.
— И когда?
— После зимнего бала. Через две-три недели. Когда на Белую скалу придут паладины.
Очередной символ? Как же Юго утомляют символы и эти попытки обрядить подлое в общем-то дело в красивые одежды высшего смысла. Хорошо, что он перед собой честен: придет время — выстрелит.
Без смыслов. Знаков. Символов.
— Эй! — Юго не знал, зачем он собирался сказать то, что собирался. — Мир уже меняется. Возможно, тебе следует остановиться?
Такие не останавливаются. Закостенели в собственных обидах, которые переносят на других.
— Слишком медленно, — ответил наниматель.
Убрался-таки, испоганив замечательную ночь запахом лилий. Юго посмотрел вниз. И смотрел долго, раздумывая над очередным странным фактом: ему не хотелось принимать участие в чужой и безумной затее.
Объект. Недоучка. Другие тоже стали близки.
Юго надеялся, что это не помешает ему исполнить обещание.
Бриг носил гордое название «Быстроходный», и, вероятно, были времена, когда название это соответствовало истине. Однако долгая жизнь не пощадила морского коня. Борта его, не единожды выдерживавшие удары волн, покрылись коростой известняка, водорослей и мелкой морской живности. Ее не счищали, видимо опасаясь, что без этого внешнего панциря бриг рассыплется.
62 
