Глава 34
«…Когда мы вспоминаем, сколько дорог прошли, сколько пар обуви истоптали и строчками скольких писем мы стали, — это отражение инстинктивного, животного страха смерти.
Смерть говорит: «Я приду за тобой», — и улыбается, и поднимает бокал за твое здоровье.
Я не изобрету ничего нового: столько людей уже умерло до меня, что прямо-таки стыдно претендовать на открытие вселенской истины.
Я лишь бумажный журавлик, запущенный ребенком-Богом со ступеней собора Бытия, и незачем думать о том, что мои крылышки обратят на себя внимание Вселенной, — ведь, как было кем-то справедливо замечено, из букв П, О, Ж и А нельзя составить слово «ВЕЧНОСТЬ»…»
— …И тогда они сели на корабль, который повез их к дальним берегам Сказочной Страны. Корабль уходил все дальше и дальше в море, и вот уже не было видно маленького городка на берегу, осталась только вода, в которой отражалось небо… Все, Илья, на сегодня все! Пора спать.
— Но, папа! Я хочу знать, что стало с Тимом и его друзьями! Они доплывут до Сказочной Страны?
— Ты все узнаешь завтра. — Алексей улыбнулся. — Могу лишь намекнуть, что ребятам предстоит много приключений. Засыпай, Илюшка. Оставить ночник?
— Не-е, выключай. Спокойной ночи, па.
Алексей прикрыл дверь в комнату сына. Маргарита Викторовна стояла у лестницы.
— Заснул?
— Нет, но полон решимости это сделать. Пойдем вниз. Ступеньки уютно скрипели: дом кряхтел, готовясь отойти ко сну.
— Откуда ты берешь все эти сказки? Я опасаюсь, Илюшка скоро забросит книжки и будет слушать только тебя.
— Не знаю, мам, они сами приходят. Будто где-то лежит открытая книга, а я читаю из нее… Уф, все, приехали. Ты не соорудишь мне поесть?
— Конечно, — улыбнулась Маргарита Викторовна.
На кухне пахло корицей и медом. Алексей уселся за стол и наблюдал, как мать хлопочет у плиты.
— Мам, надо поговорить.
Ее спина мгновенно напряглась.
— Пора сказать Илье. Больше нельзя тянуть. Ты видишь: конец близок.
— Оставь этот пораженческий тон, Алеша. — Передовика производства так просто не сломишь. — Не ты ли вчера назначал Пашке свидание на конец марта? Я привыкла к тому, что ты выполняешь свои обещания.
— Мама, какое это имеет отношение к разговору с Ильей?.. — Алексей начинал злиться — на себя, на мать, которая не хотела выслушать.
И вдруг он понял, что она плачет: ее плечи под простенькой домашней блузкой мелко вздрагивали. Алексей поднялся, подошел к матери и обнял ее.
— Мам, ну ты же все понимаешь. Пора.
— Я все понимаю, но не хочу верить, Алешка. Не хочу…
Он обнял ее еще крепче.
— А может быть, я стану облаком. Представь, как это здорово — облаком! Плыви себе в небе, роняй снежинки. Или сосной. Помнишь, как у Лермонтова: «На севере диком стоит одиноко на горной вершине сосна…» Буду стоять, хвоей сыпать, желудями… нет, стоп, желуди — это не на сосне. Дубом быть не хочу. Плохой из меня дуб. Сосна хорошая. И сделают из меня мачту…
Мать то ли засмеялась, то ли всхлипнула:
— Что ты говоришь, Алешка, какая сосна, какая мачта?!
— А японцы в это верят, — сообщил он с удовольствием. — И не только они… Ну, правда, мам! Стой себе и шуми, желуди… — тьфу, шишки! — роняй, никаких забот. Или вот стану майским жуком. Буду прилетать в мае.
— Лучше колорадским, — предложила Маргарита Викторовна. — Питаться хорошо будешь. Картошкой.
И это был уже не разговор «о том, как я умру», а разговор «о том, как я буду жить дальше».
Алексей отстранился, повернул мать лицом к себе, потянулся за платком, чтоб вытереть ей слезы, да так и не дотянулся — глаза Маргариты Викторовны были сухими.
— Ладно, колорадским так колорадским. От судьбы не уйдешь, но язык-то ей показать можно!
— Да, так твой отец говорил. Тоже знатный был болтун… Ох, ладно. Сгинь, нечистая сила. Вот твоя еда, ешь себе, и чтоб я про шишки больше не слышала.
— Ну чем тебе шишки не угодили? — усмехнулся Алексей и получил полотенцем пониже спины.
…А разговор так и остался неоконченным. Мать ушла наверх, но решение было принято; оставалось найти силы, чтобы поговорить с Ильей. Мистический круг смыкался, книги по утрам говорили одно и то же, реальность выгибала спину и вела себя странно.