Иногда воспоминания бывали такими яркими, будто все произошло вчера, а не несколько месяцев назад. Она все еще чувствовала руки Жюстина на своей груди, его колено, раздвигающее ее бедра, горячее дыхание на своей коже. Когда его плоть заполнила ее тело, он посмотрел ей в глаза, словно хотел впитать взглядом ее наслаждение. «Я не смогла бы его остановить, даже если бы захотела», – подумала она и покраснела, разозлившись на себя. Она не хотела его останавливать, вот в чем дело.
Селия подняла бумагу, с которой играла Веста, и смяла ее.
Не в состоянии успокоиться, она отнесла карандаши и бумагу во флигель и отправилась на кухню, где, как всегда, кипела жизнь. В воздухе пахло дрожжевым тестом. Оно подходило небольших глиняных квашнях. Служанки раскладывали его в смазанные жиром формы из листового железа. Ноэлайн, экономка Волеранов, прожившая у них много лет, внесла поднос с мукой, которую выставляли на воздух проветриться и подсушиться на солнце. Она поздоровалась с Селией.
Лизетта находилась тут же, она раскатывала из теста рулетики. Ее дочь Эвелина, стоя возле приготовленных для выпечки хлебов, смазывала перышком верх каждого хлеба растопленным маслом. Анжелина сидела за столом и с аппетитом грызла хрустящую корочку. Селия улыбнулась сходству матери и обеих дочерей: рыжие волосы у всех троих стянуты в аккуратные пучки на затылках.
– Тетя Селия! – Анжелина спрыгнула со стула и обняла ручонками стройную талию Селии. – Мы помогаем маме печь хлеб.
– Вижу, вижу. – Селия погладила ее по головке.
– Ты не помогаешь, – сказала Эвелина младшей сестре, – ты только жуешь.
Анжелина обиженно сморщилась:
– Мне мама разрешила.
– Ну что ж, – прервала ссору Селия, – надо же кому-то попробовать на вкус, хорошо ли получилось. – Она взяла кусок хлеба у Анжелины и откусила. – М-м-м… Как это говорят американцы? Это грандиозно!
Девочки захихикали над ее произношением и принялись наперебой объяснять, как следовало правильно построить эту фразу.
– Будьте почтительны к старшим, дети.
– Нет, нет. Я сама просила их помочь мне, – сказала Селия. – Они говорят по-английски лучше, чем я.
– Я сама долго учила этот язык, – призналась Лизетта. – Но в Новом Орлеане он необходим. Здесь столько американцев, и с каждым годом их становится все больше и больше. Конечно, некоторые креолы никогда не снизойдут до английского языка. Они даже не позволяют говорить по-английски в своем присутствии. Но Макс настоял, чтобы дети объяснялись на обоих языках. Он убежден: для их будущего важно, чтобы они приобщались и к той, и к другой культуре.
– Филипп был очень способен к языкам, – задумчиво сказала Селия.
– Жюстин тоже, но… – Лизетта замолчала, не закончив фразу, потому что заметила, как вздрогнула Селия. – Извини.
– Все в порядке, – пробормотала та.
– Не знаю, почему я вспомнила о нем. Последние дни я почему-то часто вспоминаю Жюстина. Даже во сне его видела. – Лизетта пожала плечами и как-то странно улыбнулась. – Ноэлайн говорит, что это лоа подает знак.
– Кто подает знак?
– Спроси у Ноэлины, она все объяснит, – сказала Лизетта и, зажав руками уши Эвелины, беззвучно произнесла одними губами:
– Колдовство.
Лизетта, воспитанная в семье католиков, не верила в гаитянских и африканских богов, которым поклонялись некоторые рабы, главным образом выходцы с Санто-Доминго, и даже некоторые белые из Нового Орлеана. Она не хотела поощрять суеверия. Но языческая вера широко распространилась в городе. Ежегодно сотни верующих собирались на озере Пончартрейн или на ручье Сент-Джон для поклонения своим богам.
Селия и не подозревала, что Ноэлайн верит в духов. Движимая любопытством, она вышла вслед за экономкой.
– Ноэлайн…
Негритянка подняла голову:
– Да, мадам.
– Расскажи мне, пожалуйста, кто такой лоа.
– Лоа, – повторила Ноэлайн, ставя поднос на широкий пень и разгибая поясницу. В ее ярких черных глазах блеснул озорной огонек. – Их много, самых разных, мадам. Лоа – это волшебный дух. В каждом из нас есть две половинки: хорошая и плохая. Легба, например, поджидает жертву на пересечении добра и зла… Легба – бог греха, он горячит кровь… вы меня понимаете?
Селия кивнула, покраснев.