19 
– Почему вы играете это?! – воскликнул он.
От страха Тася едва смогла говорить.
– Простите, если я вас рассердила. – Она поспешно встала и вышла из-за рояля, обходя его так, чтобы между ней и Люком находился стул. – Я больше не притронусь к роялю. Просто мне хотелось немного попрактиковаться…
– Почему именно этот вальс?
– Сэр? – растерянно переспросила она. Он был расстроен из-за того, что она играла этот вальс. Должно быть, для Люка он имел какое-то особое значение. Внезапно она догадалась. Бешеный стук сердца стал успокаиваться. – Это была ее любимая вещь? – мягко спросила она, не называя имени леди Стоукхерст. В этом не было нужды. Стоукхерст побледнел так, что это не смог скрыть загар, и она поняла, что права.
Голубые глаза его яростно сверкнули.
– Кто рассказал вам об этом?
– Никто.
– Значит, это было просто случайным совпадением? – съязвил он. – Вы случайно сюда зашли, сели за рояль и сыграли тот единственный вальс, который… – Он оборвал фразу, стиснув зубы так, что на щеках заходили желваки.
Тася чуть не попятилась, испугавшись силы его гнева, который он, впрочем, жестко держал в узде.
– Я не знаю, почему я выбрала эту вещь, – выпалила она. – Я…, я просто почувствовала его.
– Почувствовали?
– В ро…, рояле…
Тишина. Было видно, что не спускавший с нее глаз Стоукхерст испытывает противоречивые чувства: ярость и удивление. Ей хотелось взять эти слова назад или объяснить их подробнее, сделать что угодно, лишь бы разрушить эту оглушительную тишину. Но ее словно парализовало. Тася понимала: любое слово, какое бы она ни сказала, только ухудшит ситуацию.
Наконец Стоукхерст повернулся и с глухим проклятием пошел прочь.
– Я сожалею… – прошептала ему вслед Тася.
Она продолжала смотреть на дверь и вдруг увидела, что у этой сцены были зрители. В своей ярости Стоукхерст не заметил, что у двери к стене салона прижалась его дочь. Теперь из-за дверного косяка выглядывал ее глаз.
– Эмма, – тихо сказала Тася.
Девочка тут же исчезла, бесшумно, как кошка.
Тася медленно опустилась на вертящийся стульчик у рояля. Она не могла забыть, каким было лицо Стоукхерста, когда он слушал этот вальс. Его лицо выражало такую муку.
Что за воспоминания пробудила в нем музыка? Тася была уверена, что мало кому доводилось видеть его таким. Маркиз походил на человека, не теряющего самообладания ни при каких обстоятельствах. Возможно, он убедил себя и окружающих, что сейчас его жизнь такая же, как и до смерти Мэри, но на самом деле в душе он продолжал страдать.
Это было так не похоже на отношение ее матери к смерти отца.
– Ты же знаешь, что папа всегда хотел видеть меня счастливой, – сказала мать. – Он теперь на небесах, а я-то еще жива. Мертвых надо помнить, но ведь жизнь продолжается.
Твоему папе сейчас все равно, что у меня есть друзья-мужчины, и тебя тоже это не должно волновать. Ты меня понимаешь, Тася?
Но Тася не понимала. Она негодовала, что мать так легко оправилась после смерти Ивана. Теперь она начала сожалеть о своем суровом осуждении поведения матери. Возможно, Марии Петровне следовало дольше носить траур, возможно, она была себялюбивой и поверхностной, возможно, у нее было слишком много этих «друзей-мужчин»… Но она не таила ран, не сжигала себя горем изнутри. Лучше жить полной жизнью, чем все время помнить об утрате.
***
Люк шел, не осознавая, куда он идет. Ноги сами привели его в спальню. Огромная кровать с шелковыми драпировками цвета слоновой кости стояла на четырехугольном постаменте. На ней не спал никто, кроме него и его жены.
Это была священная территория. Он никогда не допустит сюда другую женщину. Они с Мэри провели в этой постели свою первую брачную ночь. И тысячи следующих ночей. Здесь он держал ее в своих объятиях, когда она была беременна.
Находился рядом с ней, когда она рожала Эмму.
В ушах его все еще звучал этот вальс, и Люк застонал, опускаясь на краешек постамента. Он сжал голову руками, как будто старался не пустить в нее воспоминания.
Как ни трудно это было, но он смирился со смертью Мэри. Период его траура уже давно кончился, у него были родные, друзья, любимая дочь и красивая любовница. Жизнь, которую он вел, была слишком наполнена, и на мысли о прошлом времени не оставалось. Но иногда он испытывал такое острое чувство одиночества, что справиться с ним не мог. Он и Мэри дружили с детства, задолго до того, как полюбили друг друга. Он всегда обращался к ней, чтобы поделиться радостью или горем, излить свой гнев и найти утешение. Когда она умерла, он потерял не только жену, но и лучшего друга. Только Мэри заполняла его сердце.
19 
