94 
– Порчу на тебя навели, – выдохнула Пиркко и потупилась.
Она была чудо как хороша в алом наряде, оттенявшем и белизну кожи, и черноту волос. Любовался Вилхо женой, чувствуя привычное томление плоти, в которой осталось лишь желание, но не силы, чтобы желание это исполнить.
Пиркко же продолжала:
– Посмела я позвать вёльхо, о которой говорят, будто бы лучше ее нет в Оленьем городе.
Присев на резной стульчик, который рабы принесли специально для кейне, ибо желала она неотлучно при муже пребывать, Пиркко перебирала бусины нового ожерелья, из розовых кораллов сделанного.
– Плавила она воск пчелиный над твоим именем, и он не плавился.
Тень печали легла на прекрасное лицо Пиркко.
– Катала она над твоей рубахой куриное яйцо, а как разбила, то увидела я, что внутри его – черный волос. Длинный, жесткий…
Вздохнула и пальцы прижала к побелевшим губам.
Тревогу увидел Вилхо в глазах дорогой жены, и сердце утомленное забилось быстрей: волнуется, за него переживает красавица Пиркко. И оттого ныне бледна.
– Позволь привести вёльхо, – взмолилась жена. И в волнении дернула нить ожерелья чересчур сильно. Нить лопнула, и поскакали бусины по каменному полу. Бросились рабы собирать их, а Пиркко всхлипнула и повторила: – Позволь показать тебе то, что сама видела.
Вилхо кивнул: как отказать жене в подобной малости? Да и сказанное ею растревожило и без того неспокойную душу.
Нет, пустое… Духи предков берегут Олений дворец и кёнига. Стражами нерушимыми стоят над тенью его жрецы. Рунами расшиты одежды и особым образом зачарованы его, Вилхо, палаты. Старый верный раб собирает волосы и ногти Вилхо, чтобы предать их огню. Другой следит, чтобы кровь, жилы покинувшую, земле отдали. Третий ходит, вслух читая заговоры из Белого свитка…
Разве мало этого?
А если мало?
Вёльхо-колдунья была стара.
Сколько зим она разменяла? Кто знает. Дар колдовской что проклятие, летят годы мимо, что журавли на юг, уносят на крыльях красоту, молодость, силу. И тянется, тянется последняя зима человека, прирастает она болезнями.
Слезились тусклые глаза, в левом, словно луна в пруду, бельмо плавало. А правый вёльхо щурила, и желтоватый гной сползал по изрезанной морщинами щеке. В расщелине безгубого рта виднелись желтые кривые зубы. Клыки были длинны, и казалось, что вовсе не человек перед Вилхо стоит.
Она была высока, и седые космы спускались на грудь. Не чесала волос вёльхо-колдунья, а кожу смазывала барсучьим жиром. Исходивший от вёльхо запах заставил кёнига морщиться. Она же, сделав глубокий вдох, произнесла неожиданно низким, мужским голосом:
– Болезнью пахнет, – и пустым бельмяным глазом воззрилась на Вилхо. – Плохо.
Колдунья вытерла руки о грязные юбки и сняла с пояса кисет.
– Болезнью…
Дюжина красных свечей вспыхнула, стоило вёльхо провести над ними рукой, и пламя потянулось вслед за ладонью. Легли на стол тонкие мышиные кости, и руны резные покатились, выписывая судьбу. Долго разглядывала их вёльхо, хмурила нити бровей, щипала себя за острый подбородок.
– Смерть, – наконец сказала она.
И усмехнулась.
– Смерть за тобой стоит, – вытянув палец, ткнула вёльхо за спину кёнига. И обернулся он, почувствовав, что и вправду за плечом его стоит некто безымянный. Холодом вдруг потянуло по шее, словно прикоснулась к Вилхо невидимая рука.
– Ждет, – подтвердила колдунья. – Скоро уже.
Судорожно выдохнув, Пиркко-птичка схватилась за руку мужа. И нервная дрожь ее лишь усилила собственный страх Вилхо.
– Говори, – велел он, облизав пересохшие губы. – Не бойся. Награжу.
– Смерть не сама пришла. – Колдунья раскачивалась, перебирая палочки рун пальцами. Коричневые, распухшие, они меж тем сохранили прежнюю ловкость. Из широких рукавов колдуньи появилось куриное яйцо, которое она поднесла ко лбу Вилхо. Он ощутил холодное прикосновение скорлупы, и то, что стала мокра она от его пота, и то, что легла на переносицу широкая ладонь колдуньи и отступила под нею боль, дала мгновение отдыха. – Заберу, – сказала вёльхо, приоткрыв прищуренный глаз. Был он желтым, ярким, с вертикальной полоской зрачка. – Наведенное заберу, твое оставлю. Молчи.
Молчал Вилхо, позволяя яйцу кататься вокруг головы. И с каждым витком разжимались тиски боли, становилось легче дышать. Он и дышал, носом, ртом, уже не думая о том, что слюна течет по пухлым его щекам. А колдунья пела песню на старом языке, убаюкивала.
94 
