Особенно,... 
77 
— Почему ты думаешь, что сейчас он простит тебя?
Ронин беспомощно поднял руки.
— Фантазии глупого старика? Я должен верить. Иначе — зачем тогда жить?
Бальдур любовно стиснул ему плечо:
— У тебя есть причина жить. С Маккейнами надо покончить раз и навсегда, и ты должен обеспечить безопасность детей своего сына. Это само по себе уже является достаточной причиной, чтобы жить.
— И это свершится! — поклялся Ронин.
Гримм провел весь день в седле, прочесывая каждый дюйм земли вокруг Кейтнесса в поисках каких-либо признаков того, что его обнаружили Маккейны. Ему было известно, как те обычно действовали: разбивали лагерь на окраине поместья и дожидались подходящего момента — оплошности защитников. Гримм объехал поместье по окружности, разыскивая все, что могло бы навести его на след: остатки недавнего костра, пропавший, угнанный и забитый скот, слухи о чужаках, ходящие среди мелких арендаторов.
И ничего не нашел. Ни единой улики в пользу того, что за ним следят.
И все же в мозгу его что-то беспокойно покалывало — как всякий раз, когда он чувствовал что-то неладное. Где-то в окрестностях Кейтнесса затаилась угроза, неопознанная и невидимая.
Во двор замка он въехал уже в сумерках, борясь с переполнявшим желанием спрыгнуть с коня, забежать в замок, броситься к Джиллиан, подхватить на руки, внести к себе и предаваться любовным утехам до тех пор, пока оба не могли бы пошевельнуться, — на что берсерку понадобилось бы немало времени.
«Уезжай, — колола его совесть. — Уезжай сейчас же. Даже не собирай дорожную сумку, даже не прощайся, просто убирайся немедленно». Словно что-то разрывало его на части. Все эти годы, в течение которых он мечтал о Джиллиан, он никогда не представлял себе, что можно испытывать столь сильные чувства; она сделала его совершенным. В нем пробудился берсерк, и этот берсерк смирился от ее присутствия. Эта девушка могла бы очистить его. Лишь одно ее присутствие успокаивало зверя, которого он научился ненавидеть, — зверя, о существовании которого Джиллиан даже не догадывалась.
Он мысленно поморщился, когда надежда — предательская эмоция, которую он никогда не допускал в свою душу, — стала отчаянно бороться с предчувствием опасности за место в его сознании. Надежда была роскошью, которой он никак не мог себе позволить. Надежда заставляла его совершать глупые поступки, например, остаться в Кейтнессе, когда обостренные чувства кричали о том, что, несмотря на то, что не было найдено никаких признаков Маккейнов, за ним следили и столкновение было неизбежно. Он знал, как справиться с опасностью. Но не знал, как справиться с надеждой.
Вздохнув, Гримм вошел в Главный зал и подошел к блюду с фруктами, стоявшему возле камина. Выбрав спелую грушу, он упал в кресло возле огня и стал задумчиво смотреть на языки пламени, подавляя страстное желание найти Джиллиан. Нужно было принять решение. Нужно было найти способ повести себя благородно, поступить правильно, но он больше не знал, что правильно, а что — нет. Отныне ничто не было только черным или только белым; легких ответов больше не существовало. Он знал, что оставаться в Кейтнессе опасно, но желание остаться было сильнее любого другого желания, когда-либо испытываемого им.
Гримм так глубоко погрузился в раздумья, что не услышал, как подошел Рэмси, и вздрогнул при звуке низкого раскатистого голоса горца. Уже это должно было его предостеречь: он позволил своему «внутреннему сторожу» слишком сильно расслабиться.
— Где ты был, Родерик?
— Ездил верхом.
— Весь день? Черт возьми, приятель, в замке живет красивая женщина, а ты уезжаешь на весь день?
— Мне нужно было кое-что обдумать. Езда верхом прочищает голову.
— Это уже точно, что тебе надо кое о чем подумать, — пробубнил себе под нос Рэмси.
Благодаря обостренному слуху Гримм услышал каждый слог. Он повернулся и в упор взглянул на Рэмси.
— О чем именно я должен, по-твоему, подумать?
Рэмси изумленно проговорил:
— Я стою в дюжине шагов от тебя! Ты никак не мог меня услышать. Мои слова были едва слышны.
— Очевидно, я все же их услышал, — холодно заметил Гримм. — Так о чем это, как ты предполагаешь, мне нужно подумать?
Темные глаза Рэмси забегали, и Гримм понял, что тот борется со своим вспыльчивым нравом.
— Скажем, о чести, Родерик, — натянуто произнес Рэмси. — Об уважении к нашему хозяину. И к его дочери.
Гримм угрожающе улыбнулся.
77 
