Особенно,... 
32 
– В первый раз вижу, как ты смеешься, Габриель. Так ты становишься еще красивее. Не думал, что это вообще возможно.
Ее смех резко оборвался, и она отодвинулась от него. Но было слишком поздно, его руки уже оставили свой жгучий отпечаток на ее теле, словно горячее любовное клеймо.
– Не льсти мне. Не будь со мной таким милым, – проговорила она сквозь зубы. – И больше не делай за меня мою работу.
– Я просто хотел помочь. Вчера вечером ты выглядела такой уставшей.
– Какое тебе до этого дело? Не вмешивайся в мою жизнь.
– Я не могу.
– Потому что я отказываюсь жертвовать всем своим миром ради того, чтобы помочь тебе вернуть свой? – резко спросила она.
– Нет, – спокойно ответил Адам, прищурившись. – Потому что мне не нравится твой начальник. Мне не нравится, как он на тебя смотрит. Мне не нравится, как он с тобой разговаривает. Мне чертовски не нравится весь этот балаган. И когда я снова стану собой, я исправлю положение.
Габби замерла. Адам Блэк выглядел злым и говорил со злостью. Искренней злостью. Его разозлило то, как с ней обращаются. Его лицо стало мрачным и грозным, а в глазах засверкали золотые искорки.
Это было ужасно и жестоко с его стороны – вести себя так, как будто у него есть чувства. И как будто она ему не безразлична. Особенно когда Габби не знала больше никого, кто бы так к ней относился. Конечно, он сделает все, чтобы соблазнить ее, – даже изобразит эмоции и притворится, что проявляет заботу. В конце концов, не потому ли это называется соблазном, что жертве внушается ложное чувство безопасности и благополучия? А как его создать, если только не притвориться, что проявляешь заботу?
«У него нет души. Нет сердца. А значит, нет эмоций», – напомнила она себе. Схватив свою сумочку, она выключила компьютер и вышла из кабинета.
«Заключения были действительно очень хорошо написаны», – раздраженно думала Габби полтора часа спустя, вывалив на кровать белье из корзины и сортируя его. Погружение в рутину повседневных дел помогало ей не замечать, что «син сириш ду» собственной персоной сидит сейчас внизу у нее в кухне, потягивая скотч прямо из бутылки («МакАллан» пятилетней выдержки) и печатает что-то на ее ноутбуке, атакуя интернет.
К тому времени как Габби пришла домой, он уже был там, приступив к следующей стадии своего плана. Обед из пятизвездочного ресторана был разложен на обеденном столе в гостиной, розы с высокими стеблями наполняли комнату превосходным ароматом, шторы были задернуты. Горели свечи, сверкал изящный хрусталь, и Габби знала, что у нее такого не было. На скатерти лежали серебряные приборы, которых она никогда не видела, стоял фарфор...
Габби с гордо поднятой головой прошла мимо него к ступенькам, но Адам преградил ей дорогу своим телом и поймал ее за руку. Он повернул к себе ее лицо, молча смотрел в него долго-долго и лишь потом отпустил ее.
Она ничего не сказала, решив не сдавать свои позиции. Даже когда он потянулся к ней своим смуглым лицом и его губы оказались в нескольких миллиметрах от ее губ. Он использовал свою неотразимую мужественность в попытке подчинить ее своей воле. Стоически не поддаваясь искушению ответить на безмолвное приглашение, Габби продолжала упорствовать, встречаясь с его взглядом и отказываясь верить, что в его глазах может быть что-то кроме хладнокровного расчета. А если в какой-то миг она и допустила мысль о его человечности, о влечении, об искреннем желании, об искусительном нетерпении в глубине его сверкающих золотом глаз, то все это можно было объяснить мерцанием свечей.
И не более.
Его изложения дел были лучше, чем любое заключение, которое она когда-либо писала. Превосходные, убедительные, яркие. Габби не сомневалась, что выиграет каждое дело, которое он описал. Она завидовала, читая их, и удивлялась, как она сама не подумала о таком аргументе или о такой утонченной, хитрой уловке. Она знала, что в двух делах из тех, что он описал, люди, которых она представляла, виноваты сами более чем на пятьдесят один процент (их дела взяли на рассмотрение только потому, что это были «друзья друзей», а ее угодливый начальник оказался кое-кому обязан – возможно взамен на какие-нибудь льготы в гольф-клубе), но, прочитав аргументы Адама, даже она приняла бы решение в пользу своего виновного клиента.
Да, он явно был неглуп.
«Я прожил не одну тысячу лет», – сказал он ей. Она вздрогнула. Он очень древний. Адам Блэк – древний. И наверняка занимался всем, что можно придумать, хотя бы однажды. Так почему же ее удивляет, что он так хорошо выполнил ее работу? Он мог путешествовать сквозь время и пространство. Возможно, у него нет ни души, ни сердца, но, по крайней мере, за темными, блестящими, необычайно живыми глазами скрывался незаурядный ум.
32 
