273 
– Понятно, – процедил Ринсвинд, откидываясь к стене и потирая локти. – Предполагается, что это представление должно на что-то намекать. Моральный урок – пусть Ринсвинд встретится со своей истинной сущностью, пусть определит, за что он действительно готов драться. Ты на это намекал? Дешевый трюк. И у меня есть для тебя новости. Если ты думаешь, что это подействовало… – Он схватился за поля шляпы. – Если ты считаешь, что это подействовало. Если думаешь, что я готов. То подумай получше. И если ты надеешься…
Его запинающийся голос постепенно умолк. Потом он пожал плечами.
– Ладно. Но если серьезно, что я реально могу сделать?
Библиотекарь ответил ему размашистым жестом, который давал понять (так же ясно, как если бы орангутан сказал: «У-ук»), что Ринсвинд – волшебник, у него есть шляпа, целая библиотека магических книг и башня – все, в чем когда-либо нуждался практикующий маг. Орангутан, маленький терьер с дурным запахом изо рта и ящерица в банке прилагались дополнительно.
Ринсвинд почувствовал, как что-то слегка сдавило его ногу. Вафлз, который был крайне медлителен на подъем, вцепился беззубыми деснами в носок Ринсвиндова башмака и злобно сосал его.
Волшебник поднял собачонку за шкирку и щетинистый обрубок, который Вафлз, за неимением лучшего слова, называл своим хвостом, и осторожно отставил ее в сторону.
– Ну хорошо, – вздохнул он. – Рассказывайте, что здесь происходит.
Вид с Карракских гор, возвышающихся над равниной Сто, посреди которой, точно упавшая сумка с продуктами, раскинулся Анк-Морпорк, – этот вид был действительно впечатляющим. Не попавшие в цель и срикошетировавшие снаряды магической битвы превратились в набухающие чашеобразные облака сгустившегося воздуха, в центре которых вспыхивали и сверкали странные огни.
Дороги, ведущие из города, были забиты беженцами; все трактиры и постоялые дворы были переполнены. Или почти все.
Но никто, похоже, не хотел останавливаться в довольно приятной маленькой таверне, укрывшейся среди деревьев совсем рядом с дорогой, ведущей к Щеботану. Не то чтобы люди боялись в нее заходить, просто в данный момент им было недозволено ее увидеть.
Примерно в полумиле от таверны в воздухе произошло возмущение, и три неизвестно откуда взявшихся человека свалились в куст лаванды.
Они пассивно лежали среди сломанных пахучих веток, ожидая, когда к ним вернется рассудок. Наконец Креозот спросил:
– Как вы думаете, где мы?
– Это место пахнет, как ящик с нижним бельем, – отозвалась Канина.
– Не с моим, – твердо сказал Найджел и, неспешно приподнявшись, добавил: – Кто-нибудь видел лампу?
– Забудь о ней. Ее, наверное, уже продали и сделали винный бар, – фыркнула Канина.
Найджел пошарил среди лаванды, и его руки наткнулись на что-то маленькое и металлическое. – Нашел! – возвестил он.
– Только не три ее! – хором предупредили Креозот и Канина.
Но они в любом случае опоздали. Впрочем, это было неважно, потому что, когда Найджел осторожно поскреб лампу, в воздухе появилась всего лишь надпись, сделанная небольшими, дымящимися, красноватыми буквами.
– «Привет, – прочел вслух Найджел, – не выкидывайте лампу, потому что для нас очень важно иметь Вас своим клиентом. Пожалуйста, оставьте желание после сигнала, и оно совсем скоро станет для нас законом. А пока – приятной вечности». Знаете, мне кажется, наш джинн сейчас слегка перегружен заказами.
Канина ничего не сказала. Она смотрела на магическую бурю, бушующую по ту сторону равнины. Время от времени от клубящегося облака отделялся клок дыма и, взмыв вверх, уносился в сторону одной из виднеющихся вдали башен. Несмотря на все усиливающуюся жару, Канина вздрогнула.
– Надо как можно скорее спуститься туда. Это очень важно.
– Почему? – не понял Креозот. Одного стакана вина оказалось явно недостаточно, чтобы к серифу вернулся его прежний добродушный нрав.
Канина открыла рот и – что совершенно нехарактерно для нее – закрыла его снова. Она никак не могла объяснить, что каждый ген в теле тянет ее вперед, твердя, что она обязана вмешаться. Видения мечей и утыканных шипами шаров на цепях беспрестанно вторгались в парикмахерские салоны ее сознания.
Найджел, с другой стороны, руководствовался несколько иными побуждениями. В путь его влекло воображение, а уж этого добра у него было столько, что оно могло удержать на плаву боевую галеру средних размеров. Он смотрел на город с выражением решимости, которая, будь у него подбородок, читалась бы в выдвинутой вперед челюсти.
273 
