27 
Элен потребовался весь ее актерский талант, чтобы беззаботно рассмеяться:
— Ну, в чем я могу тебя обвинить?
Она замерла, не зная, что еще сказать, чтобы положить конец этой нелепой сцене, и уже отчаянно сожалела о затеянном разговоре. Но тут Филипп взял руку жены и поднес к своим губам.
Это был неискренний, театральный жест. И она заметила, как при этом сверкнули его глаза, их блеск лезвием прошелся по ее нервам.
Он знает! Возможно, не совсем уверен, когда это произошло. Но больше не было никакого сомнения в том, что теперь Фил окончательно убедился — ее память полностью восстановилась.
— Может, кофе лучше выпить на террасе? — ласково предложил он.
Элен с трудом выдержала вечер до конца. Вероятно, Вилли понял, что ее слова несли важный для нее подтекст, но никак этого не показал.
— Вы должны извинить меня, — сказал он наконец. — Уже поздно, мне пора возвращаться в отель. — Гость подошел к Элен. — Спасибо за приятный вечер. — И опять поцеловал ей руку. — Надеюсь, муж когда-нибудь привезет вас в Париж. Это будет прекрасным подарком для Патрисии.
— Непременно, — произнес Филипп.
И пошел провожать друга до машины.
Элен стояла у двери, наблюдая, как он отъезжает, а супруг включает систему защиты дома.
От нетерпения у нее покалывало в позвоночнике. Гнев, родившийся утром, сейчас достиг апогея. Кровь кипела в ее жилах, губы упрямо сжались.
Войдя в спальню, Элен сбросила туфли и потянулась к молнии на платье. Она делала уже третью безуспешную попытку расстегнуть ее, когда вошел Филипп. Супруга не произнесла ни слова, когда он подошел к ней и помог.
Элен сняла платье и аккуратно повесила на спинку стоящего рядом стула. Уголками глаз она видела, как муж снял пиджак, развязал галстук. Наконец он спросил:
— Когда же это случилось?
Голос был спокойный, но, как ей показалось, Филипп нервничал.
Элен повернулась и взглянула ему в глаза. Ее губы дрожали.
— Сегодня днем. Когда я ждала приема у гинеколога. Там лежали журналы. Фотография Одри подсказала. Я вспомнила все.
Филипп протянул руку, и Элен попыталась отстраниться, но он с силой сжал ее подбородок большим и указательным пальцами.
Она смотрела на него с вызовом, готовясь к неприятному разговору.
— Почему? Почему ты обманул меня? — спросила Элен с отчаянием. Филипп молчал, и это молчание злило еще больше. — Какого черта, отвечай мне! — выкрикнула она.
Глаза Филиппа опасно потемнели, на скулах заиграли желваки.
— Когда же я мог тебе рассказать? — спросил он глухо. — Когда ты лежала разбитая на больничной койке? Или когда привез тебя домой? Неужели ты думаешь, я мог разрушить твое доверие? Растоптать одним махом твое желание выздороветь и жить?
— Да, ты очень трогательно оберегал мои чувства, — ехидно заметила Элен, разрываемая болью.
— Но мы занимались любовью! — воскликнул Филипп.
— Нет, мы занимались сексом.
— Счастливые пары, — он говорил так, словно зачитывал приговор, — строят свои отношения на согласии и примитивной страсти.
О господи! Действительно, только одному богу известно, насколько ей было тяжело, когда она попала к нему в ловушку, придя в офис. Тогда ей хватило одного взгляда, чтобы оценить всю его мужскую силу, до глубины души осознать, что Филипп Крэг, как никакой иной мужчина в мире, может сделать для нее все, что ему захочется. Теперь она ненавидела его за это. Ненавидела и себя за свою собственную беспомощность. Но больше всего на свете ненавидела обстоятельства, которые привязали ее к нему.
Она хотела закричать на него что есть силы, но вместо этого лишь выдавила несколько слов:
— Я хотела уйти от тебя…
Его глаза сверкнули.
— И как ты думаешь, сколько бы мне потребовалось времени, чтобы разыскать тебя?
— Я собиралась нанять адвоката и начать бракоразводный процесс.
Выражение его лица стало жестким.
— Ты настолько меня ненавидишь, что хотела даже скрыть моего будущего ребенка? — Неожиданно его голос стал тихим и спокойным. От волнения у нее мурашки побежали по спине. — Или ты планировала сделать аборт?
— Нет! — твердо ответила она. — Нет!
И в самом деле, эта мысль никогда не приходила ей в голову.
Муж помолчал несколько невыносимо долгих минут. А когда вновь заговорил, его голос был твердым как сталь.
— Ребенок, которого ты носишь, такой же мой, как и твой. Он — наш. А наш сын или дочь стоят того, чтобы сражаться в суде.
27 
