27 
Выбравшись за город, Семен заехал на заправку, виновато объяснив, что бензина мало, до Зажимок не доехать. Мне стало не по себе, но я промолчала, не желая паниковать зря. Семен вышел, чтобы заплатить и налить бензина, а я осталась внутри, отчего-то не желая высунуть носа наружу.
И не напрасно. Через пять минут к АЗС подъехал синий мерс. Открылась дверца, и из нее высунулась сначала одна длинная нога, потом другая. У меня от ужаса вырвался беззвучный вопль. Но спортивного типа высокий мужчина, вставший наконец-то во весь рост, был мне незнаком. Пока водитель из смутно припоминаемой мною многочисленной Пронинской обслуги наливал бензин, мужчина вытащил сотовый, набрал номер и сухо доложил:
— В доме ее нет.
Я сразу поняла, что речь идет обо мне, и насторожилась. Форточка машины была приоткрыта чуть-чуть, только чтобы не задохнуться от жары, и мне захотелось приоткрыть ее побольше, чтобы слышно было всё. От этого навязчивого желания меня удержало только то, что этим жестом я привлеку к себе ненужное внимание.
Выслушав ответ, мужчина снова с той же сухостью в голосе заверил своего собеседника, коим, как я догадывалась, был Пронин:
— Наблюдение оставлено. Всё, как вы велели. — Даже мне было слышно, что голос в трубке проговорил что-то на повышенных тонах, и мужчина со снисходительными нотками в голосе ответил: — Не волнуйтесь, всё под контролем!
Итак, это тот тип, которому поручено выловить меня, как блоху. Единственное, что меня утешало — в стоге сена, в котором я спряталась, блоху разыскать не так уж и легко.
Заправив машину, Семен с индифферентной физиономией сел на свое место и мы, аккуратно объехав мерс, вырулили на трассу. Тут он ударил по газам, и мы вновь понеслись, оставляя за собой рваное облачко пыли. Мой водитель молчал, явно предоставив мне начать разговор первой. И я спросила у него то, чего на данный момент боялась сильнее всего:
— Как ты думаешь, каким образом можно оставить наблюдение за домом?
Одна бровь у него недоуменно поползла наверх, но ответил он крайне сдержанно:
— Да по-разному — от человека в кустах до камеры слежения.
Камера слежения. Что ж, это всё я и сама знала. Но вот поставлена ли эта самая камера слежения на подъезде к дому или нет? Засекли нашу машину, и, если да, то какие будут сделаны выводы? Сердце сжал откровенный страх, хотя это было просто глупо. Ну и что, если меня найдет Пронин? Не поеду с ним больше, только и всего. Я отчаянно хорохорилась, хотя прекрасно понимала, что это легче сказать, чем сделать.
Принахмурившись, Семен вдруг сказал поразившую меня вещь:
— Даже если камера или кто там видели нашу машину, то вряд ли записали наши номера, они все в грязи. А УАЗиков в этих краях — пруд пруди. К тому же ты там сама на себя не похожа, да и стекла на машине в пыли.
Это было поразительно. Как он мог понять, о чем я думаю? Да еще принять подобные меры предосторожности, я ведь помню, что машина у него всегда была в образцовом состоянии. Но в своих выводах он не прав. Если пленка попадется на глаза Пронину, он непременно что-нибудь заподозрит. К тому же мы проехали мимо дома несколько раз. Эх, зря я всё это затеяла, но что-то моя потрепанная логика в последнее время уж очень сбоит. Ладно, что хоть с интуицией всё в порядке, ведь успела же я вовремя скрыться в УАЗике.
Семен посматривал на меня с ожиданием, надеясь на пояснения, но их не последовало. Мне просто было стыдно. Объяснять человеку, который тебе больше, чем нравился, безрассудность и безнравственность некоторых своих поступков крайне неприятно, и я этого делать не стала.
Привезя меня домой, он молча смотрел, как я вылезаю из машины и разминаю затекшие ноги. Скованно его поблагодарив, я ожидала в ответ хоть каких-то слов, но Семен молча уехал, показав мне, что тоже умеет сердиться.
Я не обиделась. За что? Он же совершенно прав. Если уж у нас такие нестандартные отношения, то я просто обязана хоть немного рассказать ему о своем прошлом.
В доме было прохладно, но слегка отдавало затхлостью. Я распахнула окна и двери, стремясь прогнать неприятный запах, а заодно и немного просушить комнаты. Выцветшие ситцевые шторки на окнах заплескались, подобно маленьким парусам, и я невольно вспомнила яхту, Романа, и всё, с ним связанное.
Нельзя сказать, что прежде я о нем не думала, но сейчас воспоминания обрели и цвет, и запах, и даже вкус. Может быть, подействовала явственная угроза разоблачения, но прошлое обрело такую остроту, что я пошла во двор и окунула покрывшиеся испариной ладони в ведра с водой, стоявшие на лавке возле колодца.
27 
