Особенно,... 
124 
Можно отправиться в аббатство, проскользнуть внутрь и подслушивать. Можно спуститься вниз и проведать Крууса.
Я вздрагиваю. Нет, спасибо.
А что, если обыскать «Честерс»?
Хватит с меня на сегодня «Честерса». Мой мозг перегружен, и шпионить я сейчас хочу только за одним человеком. Он этого заслуживает. И никакого угрызения совести за нарушение его личных границ у меня не возникнет. Он до фига раз вторгался в мои.
Я выскальзываю из клуба в толпе пьяных гуляк и пробираюсь по удивительно людной улице к месту, которое называю домом: к «Книгам и сувенирам Бэрронса».
Иерихона Бэрронса я нахожу в жилой части магазина — он сидит в кабинете и смотрит видео на компьютере. Бэрронс темный, высокий, опасный, даже когда одет в повседневные линялые джинсы, расстегнутую черную рубашку и ботинки с серебряными цепями. Волосы у него влажные после недавнего душа, и пахнет от него чем-то чистым, влажным и аппетитным. Грудь Бэрронса почти полностью покрыта татуировками, черные и красные изображения рун похожи на древние этнические символы, виден плоский живот с полным набором жестких кубиков. Рукава рубашки закатаны, открывая мощные широкие запястья. Браслет, такой же, как у Риодана, мерцает в тусклом свете, напоминая мне о том, что они братья, и о браслете Джейды/Дэни. Нечто древнее и элегантное исходит от зверя по имени Бэрронс, варвара Старого Мира, опаленного Средиземноморьем. Внутренние светильники настроены на слабый янтарный свет, и он сидит в темноте, он состоит из горячих, сексуальных, сжатых мышц и агрессии, и… о боже, мне нужен секс.
Я заталкиваю эту мысль подальше, потому что секс мне в ближайшем будущем явно не светит. Нет смысла мучить себя, когда с этой задачей отлично справляется весь остальной мир. Интересно, что смотрит Бэрронс? Блокбастер? Шпионский фильм? Ужасы? «Моя жена меня приворожила»?
Порно?
Звуки, доносящиеся из монитора, примитивные, гортанные. Я мягко крадусь в кабинет, как индеец, тем тихим осторожным шагом, которому папа научил меня во время поездки на природу: с пятки на носок, с пятки на носок.
Бэрронс касается экрана, прослеживает изображение пальцами, и его темный взгляд невозможно прочесть.
Когда я огибаю стол и вижу изображение на мониторе, мне приходится прикусить язык, чтобы не издать тихий инстинктивный звук протеста.
Бэрронс смотрит видео со своим сыном.
Ребенок в человеческом теле, голый, на полу своей клетки. Он бьется в диких конвульсиях, и на его лице кровь, судя по всему, от того, что он откусил себе язык.
В тот единственный раз, когда я видела сына Бэрронса, мальчик выглядел совсем не так. Тогда он казался милым, беспомощным, невинным, перепуганным ребенком, и пусть это было всего лишь притворством, уловкой, чтобы приманить меня достаточно близко, чтобы атаковать, это был один из немногих случаев в его мучительном существовании, когда он выглядел нормальным. Я до сих пор помню боль в голосе Бэрронса, когда он спросил, видела я мальчика или монстра.
Я смотрю. На экране его сын начинает превращаться в чудовище. Метаморфоза проходит резко, мучительно, за этим наблюдать еще больней, чем за тем, как Бэрронс превращается в человека.
По сравнению с появившейся на экране звериной формой его сына бешеное чудовище Бэрронса, преследовавшее меня в Фейри, кажется игривым щеночком.
Вскоре после того, как его сын попытался меня съесть, Бэрронс рассказал мне, что на мальчика постоянно направлены камеры, снимающие его существование в надежде хоть раз запечатлеть ребенка, а не монстра. За тысячу лет он видел сына лишь несколько раз. Это, по всей видимости, запись одного из тех случаев.
Но почему Бэрронс смотрит на это сейчас? Все закончилось. Мы освободили его сына. Разве нет? Или странно эластичная вселенная, в которой я, похоже, в последнее время оказалась, нашла способ изменить и это?
Кончики пальцев Бэрронса соскальзывают с экрана.
— Я хотел подарить тебе покой, — бормочет он. — А не стереть тебя из цикла навсегда. И теперь не могу не думать, свою ли боль вместо твоей я хотел завершить.
Я вздрагиваю и закрываю глаза. Моя жизнь не была лишь веселой и беззаботной. Когда мне было шестнадцать, у моего приемного дедушки диагностировали рак легких с метастазами в печень и мозг. Папино горе на несколько месяцев окутало дом Лейнов почти материальной тенью. Я никогда не забуду жутких головных болей, которые мучили дедушку, то, как его тошнило от химиотерапии и облучения. Я видела, как папе пришлось принимать одно мучительное решение за другим и отказаться от капельниц с антибиотиками для лечения пневмонии, которая и унесла дедушкину жизнь гораздо быстрее и гораздо мягче, чем это сделал бы рак.
124 
