Особенно,... 
74 
Мы работали молча, складывая головоломку в натуральную величину.
Когда она была закончена, Томас взял палку и очертил скелет слона.
– Вот так, – произнес он, отступая назад. – Мы за час сделали то, на что природе понадобилось целых сорок миллионов лет.
Вокруг царил покой, словно мы были окутаны ватой. Садилось, проглядывая из-за тучи, солнце.
– Знаешь, ты могла бы поехать со мной, – сказал Томас. – В заповедник. Там ты могла бы в полной мере наблюдать горе. Да и твоя семья в Штатах, должно быть, скучает.
Внутри у меня все сжалось.
– Не могу.
– Почему?
– Я видела, как на глазах у матери застрелили детеныша. И не малыша, а уже почти подростка. Она не оставляла его несколько дней. Когда я это увидела, во мне что-то… изменилось. – Я посмотрела на Томаса. – Горевать с биологической точки зрения невыгодно. Если честно, в дикой природе слоняться без дела или отказываться от еды может быть чрезвычайно опасным. Я не могла смотреть на ту слониху-матриарха и думать, что наблюдаю условное поведение. Это была искреннее и неприкрытое горе.
– Ты до сих пор жалеешь того слоненка, – сказал Томас.
– Наверное.
– А его мать?
Я промолчала. Я встретила Лорато через несколько месяцев после смерти Кеноси. Она занималась своими меньшими детенышами, опять стала матриархом стада. Она отпустила прошлое, чего я сделать так и не смогла.
– В прошлом году умер мой отец, – сообщил Томас. – Я до сих пор ищу его в толпе.
– Мне очень жаль.
Он пожал плечами.
– Мне кажется, горе похоже на уродливый диван. От него никуда не деться. Можно украсить его, можно положить сверху покрывало, можно задвинуть в угол комнаты – но в конце концов учишься с ним жить.
Я подумала, что у слонов получилось пойти дальше: не хмуриться каждый раз, входя в комнату и видя этот диван. Они говорят: «Только вспомни, сколько приятных воспоминаний он хранит». И присаживаются на него ненадолго, а потом уже куда-то идут.
Наверное, я расплакалась, не помню. Но Томас оказался так близко, что я почувствовала запах мыла от его кожи, разглядела оранжевые искры в его глазах.
– Элис, кого ты потеряла?
Я замерла. Речь не обо мне. Не позволю ему перевести разговор на себя.
– Поэтому ты и отталкиваешь людей? – прошептал он. – Чтобы не привязываться к ним? Чтобы не было больно, когда они уйдут?
Этот фактически незнакомый человек знал меня лучше любого другого в Африке, даже лучше меня самой. На самом деле я изучала не то, как слоны переживают утрату, а то, как люди не могут с ней справиться.
И не желая отпускать, но не зная, как удержать, я обвила Томаса Меткафа руками. Я поцеловала его в тени баобаба, чьи корни торчали вверх, чью кору можно резать сотни раз, а дерево все равно себя излечит.
Дженна
Стены заведения, в котором лежит мой отец, выкрашены в пурпурный цвет. Я тут же вспоминаю Барни, гигантского динозавра, от которого бросает в дрожь, но, по всей вероятности, кто-то из известных психологов написал целую диссертацию о том, какие цвета способствуют выздоровлению, и данный цвет явно лидировал в списке.
Когда мы входим, дежурная медсестра смотрит прямо на Серенити – оно и понятно, мы ведь похожи на семью, пусть и дисфункциональную[23].
– Я могу вам помочь?
– Просто пришла повидать отца, – отвечаю я.
– К Томасу Меткафу, – добавляет Серенити.
Я знакома здесь с несколькими сестрами, но эту никогда раньше не видела, поэтому она меня и не узнаёт. Она кладет на стойку форму, чтобы я записалась, но я не успеваю этого сделать – слышу в коридоре крик отца.
– Папа! – окликаю я.
Медсестра со скучающим видом смотрит по сторонам.
– Фамилия, – говорит она.
– Запишите нас, встретимся в сто двадцать четвертой палате! – кричу я Серенити и бегу по коридору. Чувствую, как за мной несется Верджил.
– Серенити Джонс.
Я слышу, как она представляется, и рывком открываю дверь к папе в палату.
Он пытается вырваться из рук двух крепких санитаров.
– Ради бога, отпустите меня! – кричит он и тут замечает меня. – Элис! Скажи им, кто я.
В углу лежит сломанное радио. Такое впечатление, что его швырнули из противоположного конца палаты – шестерни и транзисторы рассыпались по полу, как будто вскрыли робота. Мусорное ведро перевернуто, валяются смятые бумажные стаканчики, куски липкой ленты и апельсиновая кожура. В руке отец держит коробку из-под хлопьев. Он вцепился в нее, как в жизненно важный орган.
74 
