25 
— Будем надеяться, что все образуется, отец, — предположила Сиринга. — Возможно, благодаря торгам нам удастся оплатить долги.
Увы, произнося эти слова, она прекрасно понимала, что надежда эта тщетна. Разве можно было, продав дом и мебель, покрыть их огромный долг?
— Как же я выживу в Ньюгете? — спросил сэр Хью дрожащим голосом и сделал еще глоток. — Тюремная лихорадка убивает по нескольку сотен человек в год. У меня нет денег, чтобы заплатить за приличную камеру, и я буду вынужден тесниться вместе с другими заключенными, как животные в хлеву!
— Не надо мучить себя, отец! — взмолилась Сиринга. — Кто знает, вдруг кредиторы дадут нам отсрочку!
— А что станет с тобой? — как будто не слыша ее, спросил сэр Хью. — Что же я наделал, Сиринга?!
— Поздно тревожиться об этом, отец.
— Что бы сказала твоя мать, если бы увидела, что наше имущество уходит с молотка и наш дом достанется чужим людям?
Голос отца был полон отчаяния. Сиринга встала на ноги.
— Садитесь, отец, — предложила она. — Уже поздно что-либо менять.
— Что происходит? — спросил сэр Хью. — Я должен знать, что происходит! Пошли, Сиринга, мы должны видеть, как продают наши вещи!
— Нет, отец, не надо! — взмолилась девушка.
Не обращая внимания на ее протесты, он взял ее за руку и потащил за собой. Пройдя через вестибюль, они вошли в столовую, где проводились торги.
В дверях стояло то самое кресло, на котором только что сидел сэр Хью. Рядом стояло другое, видимо проданное раньше. По-прежнему держа дочь за руку, сэр Хью опустился в него и заставил Сирингу сесть в соседнее кресло.
Человек в белом фартуке держал перед собой картину в раме. На ней был изображен всадник на белой лошади. В детстве Сиринга обожала эту картину и могла рассматривать ее часами.
— Пять гиней за эту картину! — объявил аукционист. — Пять гиней… шесть… семь… восемь… Восемь гиней раз! Кто больше? Желаете больше восьми гиней, сэр?
Человек, к которому он обращался, отрицательно покачал головой.
— Восемь гиней! Это дешево, джентльмены! Кто больше?
— Девять гиней! — крикнул кто-то из задних рядов.
Сиринга не видела говорившего, потому что в комнату набилось так много людей, что часть присутствующих стояла.
— Девять гиней! — объявил аукционист. — Кто больше? Продано вон тому джентльмену! — пояснил он сидевшему рядом с ним помощнику.
Торги уже почти закончились, подумала Сиринга.
Ковры и мебель были проданы, остался лишь садовый инвентарь — деревянная скамейка, на которой она часто сидела с матерью, и тачка.
Почти все вещи ушли за весьма скромные суммы, и лишь некоторые удалось продать с большей выгодой. Их покупал один и тот же человек с последнего ряда.
— А теперь мы подходим, пожалуй, к самому ценному лоту нашего списка, — сообщил присутствующим аукционист. — Насколько мне известно, именно его ожидают несколько собравшихся здесь джентльменов.
Он улыбнулся, обнажив крупные вставные зубы. Сиринга же сжала руки, чувствуя, что ей стало трудно дышать.
— Этот лот мы не смогли принести в зал, — игриво продолжил аукционист, — но я уверен, что вы уже видели его у входа в дом. Это чистопородный конь. Пятилетний жеребец. Приученный к седлу, привыкший возить женщин, причем весьма хорошеньких. — Улыбнувшись собственной шутке, он продолжил: — На продажу выставляется конь шестнадцати ладоней в холке, абсолютно здоровый. Кто согласен купить его за шестьдесят гиней?
Все молчали.
— Называйте вашу цену, джентльмены!
— Тридцать! — предложил какой-то скупердяй.
— Это смешно! — воскликнул аукционист. — Ну хорошо, тридцать гиней! Сорок! Пятьдесят! Шестьдесят! Семьдесят предлагает этот джентльмен! Семьдесят! Кто больше? Цена просто смехотворная. На местной лошадиной ярмарке цены гораздо выше, уверяю вас. — Сделав паузу, аукционист оглядел присутствующих. — Семьдесят гиней за превосходного коня в расцвете сил, спокойное, покорное, привычное к дамскому седлу животное, способное носить под собой джентльмена весь день, когда тот отправится на охоту, не выказывая признаков усталости! Семьдесят гиней, кто больше?
— Семьдесят пять! — предложил кто-то.
Сиринга бросила взгляд на собравшихся и увидела, что эту цену назвал фермер, которого она недолюбливала и которого всегда подозревала в жестоком отношении к собственным лошадям, а также к батракам.
25 
