Особенно,... 
34 
— Думаешь, есть смысл с ней поговорить? — задумчиво протянула Ингрид, продолжая наблюдать за Элизой.
— Вообще-то, надо признать, она не выглядит нервной, — заметил он, тоже сунув нос в коридор. Элиза не видела их, она смотрела в окно, и лицо ее было безмятежным. — По ней вообще ничего нельзя понять. Но я не думаю, что у нее случится боязнь сцены. В конце концов, она же выступала у себя в школе. Лучшая на курсе, по словам Вовки.
— Ну и хорошо. Значит, в любом случае не будет сюрпризом, — добавил он и тут же потерял интерес к теме.
Он погрузился в чтение одной из лежавших на столике в купе газет, а Ингрид снова посмотрела на Соню и подумала, что неплохо было бы обыграть ее внешность. Притягательная юностью и хрупкостью, но в целом довольно блеклая, она не подходила к сцене, по мнению Ингрид. Добавить красок или скорее сделать что-то эпатажное, чтобы она смотрелась поинтереснее. Ингрид хорошо разбиралась в таких вещах и знала, что такие вот бледные невыразительные блондинки, даже если они вполне мило и привлекательно выглядят, когда на них смотрят с близкой дистанции, издалека, из зала, будут выглядеть еле заметно. Скучно и никакой пользы для имиджа независимой, оригинальной группы. Надо что-то придумать.
Таким образом, то, как Соня выглядела на своем первом в жизни концерте, было целиком и полностью идеей Ингрид, а не Готье, как говорили позже. Готье тут был совершенно ни при чем.
Глава 7
Гастрольная деятельность только на одну сотую состоит из аплодисментов и криков «Бис!». В остальное же время это нечто иное. Соня имела весьма смутные представления о том, что именно ее ждет в Перми. Ингрид же, напротив, знала все достаточно хорошо. Хоть группа «Сайонара» и была совсем юной, им уже довелось поболтаться по различным бессмысленным мелким мероприятиям — в Подмосковье в основном. Но это дела не меняло. Сначала были тюки, и были эти тюки тяжелы. И ничего с этим нельзя было поделать, если ты не хочешь, конечно, играть под фанеру. Ингрид и была бы не против, но Готье против любой фанеры возражал.
Он вышел из поезда свежий, отдохнувший, а как уж это ему удалось — никто не знает. Все остальные вышли помятые, немытые и небритые. Леший вообще из поезда еле выбрался, ему посчастливилось найти в соседнем купе парочку командировочных, и всю ночь он давал внештатный концерт, щедро оплачиваемый спиртным командировочных.
— О, мать моя женщина! Прикрутите солнце! — взмолился он на перроне, прикрывая лицо ладонью.
— Вот кто заставлял нажираться? — ворчала Ингрид. — А нам теперь самим все таскать? Что стоишь? Вовка, отодвинь Элизу! Что она у тебя под ногами путается.
— Она не путается, она стоит, — буркнул Володя, подумав про себя, что Элиза ни черта не «у него». Хотя он бы и был рад, но за всю дорогу Элиза ему слова доброго не сказала… то есть она и никогда не говорила, но она ушла и почти что всю дорогу провела одна, погруженная в себя, а Володе пришлось сидеть в купе и вместе со Стасом, дудочником, слушать бесконечные жалобы Яши на желудок, на просроченные булочки, которые подавали на обед, на то, как обманывают кругом потребителей. Соня общалась только с Борисом Николаевичем, которого тоже зачем-то взяли в поезд, хоть он и не был там нужен никому. Готье не захотел его оставить дома с кем-нибудь из знакомых.
Ингрид злилась, все свалилось на нее одну, и свалилось многое. Борис Николаевич надул в тамбуре, когда они пересчитывали чемоданы, и Ингрид вляпалась в лужу. Яша снес вниз только свою гармонь и ручную сумку, демонстративно проигнорировав кучи барахла в тамбуре. Леший чуть вообще не забыл в поезде басуху, без которой его личное присутствие в Перми теряло всякий смысл. Сумка с перкуссией порвалась — не выдержала тяжести засунутых в нее дополнительно дисков и плакатов. Диски были сделаны второпях, всего пять песен и четыре инструментальные композиции. Песни, собственно, «Сайонары», а к ним еще четыре вещи, записанные Готье, только чтобы забить место.
Чтобы только он согласился наиграть эти четыре чертовы вещи, Ингрид умоляла его неделю. Он отмахивался, называл это все дилетантством и непотребщиной и говорил, что Ингрид сама по себе и все ее идеи непоправимо портят его репутацию как музыканта.
— Пусть дилетантство! Пусть шарлатанство! У нас там будет реальная возможность эти диски продавать. Нас же никто не знает. Нам нужно использовать любую возможность.
34 
