– Нам еще рано ссориться, дружок, – сказав он.
– Эта женщина… – повторила она, глядя ему в глаза. – Ты же ведь никогда ее не бросишь?
– Мы женаты, – сказал он.
– Стоит ей узнать про нас, и ты вернешься к ней, как побитая собака.
Нет, подумал он с нежностью, она не Луиза. Самых ядовитых книг она все-таки не читала.
– Не знаю, – сказал он.
– На мне ты никогда не женишься.
– Я не могу. Ты же знаешь. Я католик. Мне нельзя разводиться.
– Чудная отговорка, – съязвила она. – Это не мешает тебе спать со мной, это мешает тебе только жениться.
– Ты права, – с трудом произнес он, словно принимая епитимью.
Насколько она теперь старше, чем была месяц назад, подумал он. Тогда она не умела устраивать сцен, но любовь и необходимость скрывать ее научили: его влияние начинало уже сказываться. Неужели, если так пойдет дальше, ее нельзя будет отличить от Луизы? В моей школе, с тоской подумал он, учатся жестокости, разочарованию и старческой горечи.
– Что ж ты замолчал? – сказала Элен. – Оправдывайся.
– Это слишком долго. Пришлось бы начать с выяснения вопроса, есть ли бог.
– Опять вертишься, как уж!
Он чувствовал себя чудовищно усталым… и обманутым. А как он ждал этого вечера! Весь день на службе, разбирая дело о просроченной арендной плате и допрашивая малолетнего преступника, он мечтал обо всем том, что она сейчас поносила, – об этом домике, о пустой комнате, о казенной мебели, совсем как у него самого в молодости.
– Я хотел, чтобы тебе было хорошо, – произнес он.
– В каком смысле?
– Я хотел быть тебе другом. Заботиться о тебе. Чтобы тебе было лучше.
– А разве мне было плохо? – спросила она, подразумевая, как видно, давние годы.
– Ты еще не поправилась, была одинока…
– Нельзя быть более одинокой, чем я сейчас, – сказала она. – Когда перестает дождь, я хожу на пляж вместе с миссис Картер. Ко мне пристает Багстер, и они думают, что я ледышка. Я спешу вернуться сюда до дождя и жду тебя… Мы выпиваем немножко виски… ты даришь мне какие-то марки, точно я твоя дочка…
– Прости, – сказал Скоби. – Я такой нескладный… – Он накрыл ее руку своей, острые суставы под его ладонью были как переломленный хребет маленького зверька. Он продолжал медленно, осторожно, тщательно выбирая слова, словно продвигался по узкому проходу через заминированное врагом поле; на каждом шагу мог раздаться взрыв: – Прости меня. Я бы сделал все, чтобы ты была счастлива. Если хочешь, я больше не буду приходить. Уеду совсем, выйду в отставку.
– Ты рад будешь от меня отвязаться, – сказала она.
– Для меня это будет конец.
– Уходи, если тебе это нужно.
– Я не хочу уходить. Я хочу, чтобы все было так, как хочешь ты.
– Хочешь – уходи, а хочешь – оставайся, – пренебрежительно бросила она. – Мне-то ведь уйти некуда.
– Если ты скажешь, я как-нибудь устрою тебя на ближайший пароход.
– Ах, как ты будешь рад со мной развязаться, – повторила она и заплакала. Скоби позавидовал ее слезам. Он протянул к ней руку, но не успел дотронуться, как она закричала: – Убирайся к черту! Убирайся к черту! Пошел вон!
– Я уйду, – сказал он.
– Да, уходи и больше не возвращайся!
На улице, когда дождь охладил ему лицо и заструился по рукам, у него мелькнула мысль: до чего упростится жизнь, если он поймает Элен на слове. Он мог бы прийти домой, запереть за собой дверь и остаться один; он мог бы без угрызений совести написать Луизе письмо, заснуть крепко, как давно уже не спал, и не видеть снов. На другой день – работа, спокойное возвращение домой, запертая дверь… Но тут, на склоне холма, у автопарка, где под мокрым брезентом притаились грузовики, дождь падал, как слезы. Он представил себе ее одну в этой хижине, она думает о том, что непоправимые слова произнесены, что отныне каждый день ей суждено видеть только миссис Картер и Багстера – каждый день, пока не придет пароход и она не уедет домой, унося с собой в памяти одно только горе. Я бы никогда больше туда не вернулся, думал он, если бы знал, что она довольна и только один я страдаю. Но если доволен буду я, а страдать будет она… этого нельзя вынести. Чужая правда неумолимо преграждала ему путь, как невинно убиенный. Она права, думал он, моя осторожность невыносима.
Он открыл свою дверь, и крыса, обнюхивавшая шкаф для продуктов, не спеша удалилась вверх по лестнице. Вот что так ненавидела и чего боялась Луиза. Но ее-то по крайней мере он сделал счастливой. И тяжеловесно, с обдуманным к нарочитым безрассудством он принялся устраивать счастье Элен. Он сел за стол и, вынув лист бумаги – гербовой бумаги с правительственными водяными знаками, – стал сочинять письмо.