120 
– Смею предположить, вы уже слышали о моем шокирующем поведении, капитан Одли. Вы возмущены? Считаете возможным для себя общаться со столь отвратительной особой, как я?
– Полагаю, вы имеете в виду свою поездку в город. Но я не стал бы описывать ее в таких выражениях.
– Но вы ее не одобряете. Я же вижу, вы дурно отнеслись к тому, что я сделала.
Он улыбнулся.
– В таком случае, мое выражение лица обманчиво. Я думаю о вас дурно! Этого просто не может быть, уверяю вас!
– Ваш брат очень сердит на меня.
Он не ответил, и через несколько мгновений Джудит с неуверенным смешком добавила:
– В конце концов, все было не так уж плохо.
– Нет конечно. Вы не можете поступать дурно. Давайте скажем, что это было не очень мудро.
Джудит вдруг ощутила комок в горле; с трудом проглотив его, она ответила:
– Знаете, мне решительно нет до этого никакого дела. Я не имею привычки с трепетом относиться к общественному мнению. Но ваш брат, как я вижу, не пришел сюда сегодня.
– Его пригласили на ужин друзья, однако, думаю, он скоро придет.
В следующий момент они разошлись в танце, а сойдясь снова, сменили тему и до тех пор, пока музыка не смолкла, говорили о чем-то другом.
Возвращаясь под руку с капитаном к тому месту, где они оставили миссис Скаттергуд, мисс Тавернер вдруг заметила, что в комнату вошел Уорт и о чем-то оживленно разговаривает с ее дуэньей. Судя по тому взгляду, который метнула в ее сторону миссис Скаттергуд, Джудит уверилась: речь идет именно о ней, и потому приветствовала своего опекуна с крайней сдержанностью.
Его поклон получился сугубо официальным, и он даже не улыбнулся, а в течение тех нескольких минут, что оставался рядом с ней, говорил о сущих пустяках, ни словом не обмолвившись о событиях вторника, однако мисс Тавернер не сомневалась: мысленно он то и дело возвращается к ним. Его вид живо напомнил ей о стыде и унижении, испытанных ею во время последней встречи с ним. В глазах его по-прежнему не было и намека на улыбку, а манеры графа не смягчились, дабы облегчить Джудит муки совести. Как только внимание девушки отвлек один из офицеров, пригласивший ее на очередной танец, граф незамедлительно отошел в дальний конец комнаты и занял место напротив молодой леди в просвечивающемся платье из желтой шелковой тафты. Бальный зал он покинул еще до того, как подали чай, так и не соизволив пригласить свою подопечную на танец. Джудит заметила, как он уходит, и почувствовала себя самым несчастным созданием на свете. Что до его вкуса, то он ее не впечатлил совершенно, поскольку, на ее взгляд, леди в желтой шелковой тафте отнюдь не отличалась красотой – собственно говоря, в ней не было решительно ничего, что могло привлечь графа на все то время, которое он оставался на балу.
Вечер во всей красе явил Джудит то, что, как она справедливо полагала, ей придется сполна испытать на себе до тех пор, пока ее эскапада не будет забыта. Несколько вдовых матрон взирали на нее с исключительной суровостью, хотя ее друзья, кажется, договорились между собой: они будут вести себя с ней так, словно ничего не случилось, но проделывали это столь натужно, что она окончательно пала духом. Джентльмены отнеслись к этой истории, как к забавной шутке; они были готовы говорить о ней и даже аплодировать ее отваге; а самые отчаянные из них взирали на нее с фамильярностью, несказанно уязвлявшей гордость Джудит. И, в довершение ко всему, миссис Скаттергуд всю обратную дорогу сокрушалась по поводу ее неблагоразумия, предсказывая, что последствия столь безрассудного поведения будут сказываться еще очень долго.
В конце недели в Брайтон в сопровождении своего брата, герцога Кумберленда, прибыл регент; а вскоре, к некоторому удивлению мисс Тавернер, миссис Скаттергуд получила приглашение на вечерний прием, который должен был состояться в Павильоне в будущий вторник. В воскресенье венценосных братьев видели в церкви: старшего отличала грузная полнота и землистый цвет в целом привлекательного лица; младший же оказался худощавым и очень высоким, с жутким шрамом, уродовавшим его смуглые черты, который он получил в сражении при Турне[102].
Мисс Тавернер, не удержавшись, принялась с интересом разглядывать его, поскольку за ним тянулся шлейф многочисленных скандалов; по слухам, его светлость был повинен едва ли не во всех смертных грехах, включая убийство. Всего лишь пару лет назад его камердинер совершил самоубийство, и до сих пор злые языки нашептывали, будто бедняга свел счеты с жизнью совсем не так, как о том сообщалось официально. Герцог Кларенс, который, как и все его братья, за исключением разве что Кумберленда, отличался безудержной склонностью к словоизвержению, однажды сам заговорил об этом происшествии. Хотя он и уверил мисс Тавернер, что в слухах нет ни доли правды, однако добавил:
120 
