74 
— Всего на одну эту ночь, Фелиция. Я подумал, что такой вариант будет проще.
С неохотой отодвинувшись в сторону, она пропустила его в свою квартиру.
— Если ты явился уговорить меня приехать в твой дом на День Благодарения, то не трать сил попусту. Я же тебе говорила, — у меня уже есть планы, и я не намерена их менять.
Все еще стоя спиной к Фелиции, Амадо обвел взглядом комнату. Мебель скромная, в подчеркнуто испанском вкусе Портрет Софии, который он сам написал к первой годовщине их свадьбы, висел над камином. У одной из стен широкого коридора стоял длинный узкий стол. На нем — фотографии Софии в окружении свеч. Что-то похожее на алтарь.
Амадо почувствовал, как кровь отхлынула от его лица. Он всегда знал, что Фелиция привязана к матери, но у него не было ни малейшего представления о том, сколь глубоко зашла эта привязанность. Да разве мог он надеяться на успех в состязании с женщиной, любящая дочь которой поклоняется ей как божеству? Разве может он рассказать дочери свою версию их жизни, не назвав жену лгуньей?
Он поставил чемоданчик рядом с дверью в гостиную и подошел к камину, чтобы рассмотреть портрет. Воспоминания унесли его далеко. Да, они с Софией тогда были счастливы или по крайней мере, происходившее между ними могло сойти за счастье.
Затем он подошел к черному кожаному дивану и сел. Он рассчитывал поговорить с Фелицией, облегчить душу, но она ясно дала понять, что любая попытка сближения только усилит ее раздражение, вызванное его приездом к ней.
— Да, — сказал он, — твоя мать была прекрасной женщиной. Ты ее так почитаешь…
Фелиция подошла к портрету и коснулась его угла, проделав какое-то микроскопическое и совсем ненужное выравнивание, а заодно и подчеркнув свои собственные права.
— Я признательна ее отцу за то, что он написал этот портрет, пока она была в Испании, — она повернулась и посмотрела на Амадо пристальным проницательным взглядом. — В противном случае мы с Эланой никогда бы и не узнали, как она выглядела, когда была по-настоящему счастлива.
— Хосе не имеет никакого отношения к этому портрету, — сказал Амадо.
— О? Так кто же тогда…
— Ты взгляни на фон, Фелиция: окно, вон та картина на стене… Это же домик для гостей при винном заводе.
Она недоверчиво разглядывала картину.
— Это совпадение, — упрямо сказала она.
— А кто сказал тебе что этот портрет написал Хосе?
— Моя мама.
Огонек надежды вспыхнул в груди Амадо. Может быть, у него появился шанс убедить свою дочь, что он все-таки не был таким чудовищем, каким его живописала София.
— Я написал этот портрет и подарил Хосе в первую годовщину нашей свадьбы. Если ты посмотришь повнимательнее, то разглядишь обручальное кольцо у нее на…
— Она мне про это рассказывала. Это кольцо — фамильное наследство.
— А как же она тебе объяснила все остальное?
— А я никогда и не спрашивала, — призналась Фелиция. — Но я уверена, что есть какое-то логическое…
— Ну, разумеется, есть — истина.
Ее глаза полыхнули холодной яростью.
— Никто не может приходить в мой дом и говорить что-то дурное о моей матери. Особенно ты.
Амадо поразила ненависть в ее голосе, но он не собирался отступать, нет. Слишком уж много раз он делал это раньше.
— Почему же особенно я?
— После всего того горя, которое ты ей причинил, не смей даже вспоминать о ней.
Ну вот, снова обвинения, которыми она уже много лет оскорбляет его.
— А что же конкретно я сделал?
— Она покончила с собой из-за тебя.
Злобность этого обвинения настолько поразила его, что он сразу и не нашелся, что ответить. Его растерянность подстегнула Фелицию.
— Ты знал, что у нее не было денег и что если ты перестанешь присылать чеки в счет алиментов, когда мы с Эланой подрастем, она останется нищей. Но разве тебя это волновало? — Этот вопрос она подчеркнула едким смехом — Ты даже не побеспокоился позвонить или написать, чтобы узнать, как она будет обходиться, когда ты перестанешь…
— Мы с Софией никогда официально не разводились. И никаких алиментных чеков никогда не было. Каждый месяц я посылал достаточно денег для нее и для вас, да и ее семье много перепадало. — Амадо встал и подошел к дочери. — А кто, по-твоему, за платил за похороны?
Фелиция попятилась от него.
— Это в тебе говорила больная совесть.
— Мне не в чем упрекнуть себя. Твоя мать сама оставила меня.
74 
