Глава 50

Однажды утром, выбравшись из шалаша, Банов увидел белый чистый снег, покрывший землю, ветви елей, тропинку, уже давненько протоптанную, ведущую от его шалаша к шалашу Кремлевского Мечтателя и к костру.

Воздух был свеж. Морозец колол щеки.

Банов накинул шинель, еще одну шинель, которой укрывалась Клара с девочкой, поправил, подвернул. И вышел.

Старик, тоже в шинели, накинутой на плечи, сидел у слабого костра и внимательно следил за синеватым пламенем. Следил прищуренно, словно за ребенком, который вот-вот начнет проказничать.

— Доброе утро, — сказал, присаживаясь рядом, Банов. Старик вытащил из кармана пиджака пару конвертов, рассмотрел внимательно штемпеля, — Это вчерашние, — сказал он. — Тут вроде двенадцатое октября, а тут — двадцать первое…

И, положив конверты снова в карман пиджака, продолжил Эква-Пырись следить за костром, вороша его еловой веткой.

Какой-то хруст донесся со стороны, и Кремлевский Мечтатель, обернувшись довольно живо, уставился на склон ближнего холма.

— Гляди, гляди-ка, — вдруг обрадованно заговорил он, указывая туда рукой.

— Зайцы! Ей-богу, зайцы!

И старик поднялся на ноги и даже чуть наклонился, рассматривая увиденных зверей.

Банов тоже посмотрел туда, прищурился. Увидел наконец там какое-то движение.

— Играются! — сказал старик довольным голосом, словно радовался за этих зайцев. — Им сейчас раздолье, как детям. Знаете, как дети снег любят?

— Знаю, — кивнул Банов.

— Клара с девочкой спят еще?

— Спят.

— Проснутся — обязательно на прогулку пойдите! — строго посоветовал старик. — Очень полезно для легких. Должно быть, еще где-нибудь зайцев увидите. Женщины ведь животных любят…

Банов кивнул.

— Что-то Вася не идет, — сказал, снова присев у костра, Эква-Пырись. — А я уже проголодался…

Банов зачерпнул ладонью снег, растер руками и почувствовал его обжигающий и бодрящий холод. Подумал о грядущем Новом годе.

— Новый год скоро, — тут же, словно прочитав мысли Банова, произнес старик. — Вот ты что бы хотел в подарок?

Банов задумался.

— Ну, скажем, чего тебе тут не хватает? — наводил на правильную мысль старик замешкавшегося с ответом Банова.

— Бинокля, — ответил не очень уверенно бывший директор школы.

— Бинокль? — повторил старик и уже сам задумался. — Бинокль? Об этом надо, должно быть, военным написать. У них — бинокли. Ничего, напишу — пришлют… А как ты думаешь, что бы Клара хотела на Новый год получить?

Банов пожал плечами. Тут уж никакие мысли не приходили в его голову.

— Может быть, книжку какую-нибудь?

— Женщине — книжку? — старик посмотрел на Банова с едкой усмешкой. — Что ж это вы, Василий Васильич? Женщине надо что-то красивое! Платок, шаль… Напишука я в Оренбург. Знал я там когда-то одну старушку, которая удивительные платки из шерсти вязала. Оренбургские платки… Теплые-теплые…

«Платки? — подумал Банов. — Может быть. Может быть… А я бы ей все-таки книжку подарил какую-нибудь. Про борьбу и любовь…» Послышался тут издалека хруст веток. Потом звякнуло что-то.

Оглянулся в ту сторону старик. Улыбнулся.

— Ну вот и Вася идет, — сказал обрадованно. — Иди, Васильич, буди своих. Скажи, что завтрак остывает!..

Встал Банов и пошел не спеша к своему шалашу, где еще спали мирно и, должно быть, сны видели его любимый товарищ Клара и их дочка Валентина, для которой только-только наступила первая в ее жизни зима.

Глава 51

Саплухов приехал в Москву за день до торжественного заседания. К родителям не поехал, а остановился в гостинице «Пекин», в номере на десятом этаже с видом на башни Кремля.

Пообедав в ресторане гостиницы, он вернулся в свой номер и, усевшись за стол, стал перечитывать подготовленные в двух экземплярах тезисы будущей научной работы.

Улыбка то и дело появлялась на его красивом лице, когда представлял он себе удивление академика, когда тот узнает о настоящем авторе уже довольно известных народу произведений. А что скажет академик, когда поймет, что и текст нового гимна был написан тем же пернатым автором?

Саплухов мотнул головой в предвкушении завтрашнего разговора с Бахманом и перевел взгляд на тезисы.

В принципе, все было уже исправлено и подчищено на страницах, но старая боязнь пропуска запятых заставляла Саплухова еще и еще раз прочитывать предложения.

  106